Мужик судорожно вдохнул и выдохнул. Точно воздух, который попал ему внутрь, обжег легкие.
– Подтолкнуть? – быстро спросил студент.
– Не надо, – сказал майор таким голосом, что студент сразу же опустился обратно.
Крепко сжал пальцы, чтобы больше не вмешиваться.
А сам майор, переместившись чуть-чуть на локтях, обозрел всю картину и с опасной приветливостью поинтересовался:
– Уезжаешь, Федор?
– Уезжаю, – не поворачивая головы, ответил мужик.
– Насовсем уезжаешь?
– Выходит, что – насовсем…
– Ну и желаем успехов на новом месте трудоустройства!.. – радостно прокричал Пиля. – Не забывайте, пишите!.. Счастья вам в личной жизни!..
На этот раз мужик обернулся. И хоть ничего не ответил, но Пиля в ту же секунду выронил недоеденный огурец – попятился, споткнулся о камень, с размаху сел, ужасно расставив острые переломы коленей, и так, не вставая, помогая себе руками, начал мелко-мелко, как гусеница, отползать к дощатому углу церкви.
Мужик между тем, с трудом переставляя в грязи сапоги, вернулся к кабине, вскарабкался на подножку, едва выдающуюся над водной поверхностью, весомо потопал по ней, чтобы стекли самые комья, а потом вновь уселся за руль и включил мотор.
Студент не заметил, что у лужи скопилось уже десять или двенадцать манайцев. Они подошли так тихо, что он ничего не слышал. Как будто вместо ботинок были у них кошачьи лапы. Вдруг все, будто по неслышному свистку, шагнули вперед и прильнули к машине тощими коричневыми телами. Мотор взревел, так что, казалось, сейчас надорвется, борт хлипкого грузовика качнулся из стороны в сторону, чуть не вывернув вещи, чавкнули выдирающиеся из топи колеса, и в образовавшийся на мгновение узкий провал хлынула земляная вода.
Машина, оставляя следы, выползла на дорогу.
Однако перед тем, как дверца кабины с треском захлопнулась, из нее высунулась рука в задранном руке ватника, и поставила на кремнистую насыпь бутылку с желтой наклейкой.
Пиля во мгновение ока очутился между нею и грузовиком. Сначала посмотрел на бутылку, и даже вскинул ладони, пальцы на которых восторженно зашевелились, затем посмотрел на машину, удалявшуюся в сторону леса. Опять – на бутылку. Опять – на удаляющуюся машину. Чувствовалось, что в душе его происходит отчаянная борьба. Разум все-таки победил. Пиля, как петух, которому наподдали, подскочил на месте и, придерживая штаны, побежал по грунтовке.
– Эй-эй!.. Меня захватите!..
Видно было, как он отчаянно заскочил на подножку, чуть не сорвался от спешки, вцепился в дверцу, чтоб укрепиться, растопырил кривоватые ноги и, вероятно, почувствовав себя немного увереннее, почти до пояса втиснулся в боковое окно.
– С-сука, – нейтральным голосом сказал майор.
Кабан по обыкновению промолчал.
Грузовичок свернул и исчез за плотными елями.
Мелькнул еще кусочек борта – и все.
Студент лишь тогда почувствовал, как ноют у него сведенные напряжением пальцы.
Сперва выпили за упокой души раба божьего Федора, чтобы на новом месте у него действительно все было в порядке, затем – за упокой души раба божьего Пили, чтоб, где б он ни лег, земля бы везде была ему пухом. Студент, правда, усомнился, что за упокой души можно пить, если человек еще жив, но майор на него только коротко посмотрел, Кабан хрюкнул, и противная теплая водка сама полилась в горло.
– Для нас уехал – все равно что умер, – ставя на место стакан, объяснил майор. Он с хрустом переломил крупный пупырчатый огурец, одну половину сунул в руки студенту, а от другой откусил так, что вылетели изнутри брызги семечек. – Да… А ведь еще три года назад жили не хуже других. Магазин работал, девки туда-сюда шастали, каждый праздник – обязательно мордобой… Крепкая была деревня… Церковь вот собирались восстановить. – Майор дернул лысым затылком назад, где за спиной его, на вершине пригорка, словно напоминая о том, чего больше не будет, сквозила дырчатыми куполами церковь, ссохшаяся от времени и непогоды. Заворачивались чешуйки краски на стенах. Серые доски отслаивали от мякоти лохмотья волокон. Через открытую дверь виден был земляной пол, трещины на штукатурке. – И никаких манайцев тогда духу не было. Помнишь, Кабан?.. Киргиз один жил, это еще из прежних переселенцев, латыш Палкис с Алдоней, ну латыши – они все равно что русские. Про Жменю из Белоруссии я уже и не говорю. Слышишь, Кабан?.. Никто ничем перед другими не выставлялся…
Он прищурился.
Кабан неопределенно хрюкнул.
– Дело-то всего – взять две роты, – вдумчиво сказал майор, – оцепить деревню, чтобы ни одна сволочь не выбралась, час – на сборы, всех в товарняки, пускай укатывают в свой Манай. Небось, потом не вернутся.
– Угу, – высказал Кабан свою точку зрения.
Они помолчали.
– Вы лужу почему не засыплете? – спросил студент. – Сейчас лето, и то к вам не доберешься, сломаешься… А если осенью?.. А весной?..
Майор с досадой рубанул ладонью по воздуху.
– Хрен с ней, с лужей!.. Кому надо, проедет… А вот две роты сюда, и чтоб ребята такие, которые с манайцами уже дело имели. Чтоб ни секунды не сомневались… Слышишь, Кабан?..