Изгнание беса

Жанна покачала головой. Говорить не могла. Он все-таки, присмотрев участок помоложе, вырезал ножом губочный дерн и подал его, перевернув желтой съедобной мякотью. Жанна лизнула приторный сок.

– Вчера,- сказала она.

– Завтра, завтра,- ответил он.- Не разговаривай, тебе нельзя.

Жанна дышала со свистом. Она никак не могла выздороветь. К Помойке надо привыкнуть – иная биосфера. Милн сам болел неделю. И другие болели. Но у Жанны адаптация протекала особенно тяжело.

Патриарх, едва волокущий ноги, сказал:

– Этот мир уже погиб. Мы присутствуем на его похоронах,- вяло махнул рукой на желтую мокрую цепь повозок.- Траурный кортеж. Там .. . там . .. та-рам … там … та-рам …

– Хотите пить?- спросил его Милн, доставая флягу.- Вы должны довезти ее, вы мне обещали.

– Хочу,- сказал Патриарх.- Но не буду. И не считайте меня лучше, чем я есть, мы все – мертвецы, затянутые преисподней.

Милн опять обернулся, ему не нравились сполохи. Они явственно, цветной гармошкой растянулись вдоль горизонта. Это могло означать только одно: жидкая оборона Босха прорвана, и ударные части Хаммерштейна устремились на Север.

Его место было там.

– Наверное, Помойка создает хроноклазм – воронку, компенсируя наши перемещения во времени,- уныло сказал Патриарх.

На другом краю неба, точно отблеск еще одного проигранного сражения, занимался день. И гул его катился но степи, нарастая.

– Воздух!- закричал Апулей.

В тот же момент Милн увидел четкие звенья, идущие над рассветом, распластав крылья. Передние уже клюнули вниз.

– Ложись!

Люди выпрыгивали из повозок. Серия осколочных, раздирая уши, легла прямо на табор. Вздыбились щепастые доски. Дико заржала кобыла с перебитыми ногами. Укрыться в голой степи было некуда. Милн придавил Жанну к земле, к теплой губке, из которой исходил резкий и горький запах. Запах смерти. Он видел, как волной подбросило Апулея и тот, раскинув ноги, медленно крутанулся в воздухе. Их тут всех перестреляют! Легла серия зажигалок, разбросав вокруг тучи фосфорных брызг. Губка дымилась, но не горела. Кто-то дернул Милна за плечо. Он оглянулся. Рукав был взрезан. Наверное, осколок. Привязанный к повозке Пегий пятился и храпел. Парацельс, поднявшись во весь рост, нацепив на шест свою белую рубашку, размахивал ею:

– Сдаемся!

– Дурак! Здесь в плен не берут!- крикнул ему Милн.

Парацельса перебило наискось красной пулевой плетью. Жанна обнимала Милна за шею и целовала в губы, бессмысленно и горячо:-Мы умрем вместе? Да? Я так и хотела! . .- Заходило следующее звено. Это был конец. Он видел дырчатые решетки лопастей, нацеленные на него. Ближайший родник вдруг выплюнул зеленую струю плазмы, которая, как жаба, мгновенно языком слизнула с неба тройку самолетов. И еще дальше – заплескались зеленые кудри. Целый лес. Уцелевшие штурмовики, надсаживая моторы, паническими свечками вонзились в зенит. Наступила тугая тишина.

– Мы живы?- спросила Жанна. Она не верила.- Мы живы, живы, живы . . .

Милн, поглаживая хрипящего Пегого, прыгал – ногой в стремени. Оттолкнул землю и перевалился в седло. Пегий шарахнулся.

– Я умру без тебя!- крикнула Жанна.

Она лежала среди раздробленных повозок и тел. Кое-кто шевелился. Курились воронки. Дождь °гек по лицу. Он знал, что все равно опоздает, но жестоко теребил коня. Он не ожидал, что сопротивление лопнет так быстро. Он все-таки рассчитывал еще на сутки, чтобы уйти в глубь Помойки, под прикрытие болот. Позавчера Хаммерштейн, собрав на южном выступе кулак из трех армий, нанес рассекающий удар, имея целью выход на рубеж Праты. Они хорошо подготовились, артналет был страшен, и новые лазеры выжигали почву в луче до двух километров при каждом выстреле. Милн знал о наступлении, но Помойка находилась в ремиссии: маслянистая плазма спокойно блестела в родниках и в бездонных трясинах. Фронт был разрезан на десять кровавых кусков, танки вырвались на оперативный простор, а вслед за ними в образовавшиеся бреши, закрепляя успех, хлынули грязно-серые колонны пехоты. Выбора не было. Мили, как щепотку соли, швырнул в бушующий лазерный костер колонию Босха, лучших сенсоров, способных выжать плазму даже из камня, а Боливар, забрав остальных, пошел на Север, чтобы активировать болота.

Теперь колония была опрокинута; и горстка людей рассеялась по равнине, накрытой светлеющим небом. За спинами их, на твердом горизонте, вспухали земляные грибы, из которых ползли белые приземистые керамические жуки.

Первым добежал генерал Грант и схватил за стремя, обратив вверх пятно вместо лица. Все пропало. Запасы живой плазмы исчерпаны. Помойка реагирует вяло. Кентавры, как помешанные, прут вперед. Надо срочно спасаться, уходить в топи. Гете знает тайные тропы . . . Милн высился над ним, будто гранитный памятник. Он не отвечал, ждал, пока добегут остальные, а когда они добежали и прокричали то же самое, мокрые и слабые под дождем, то он надменно, с сознанием величия, отделяющего его от простых смертных, спросил:

– Где вы бросили Босха?