Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1

Тогда же он констатировал, признавая, как и в 1841 г., неубедительность важнейших положений норманской теории: «Заключаю, кто были именно варяго-русь и где они жили - не решено до сих пор с достоверностию, и едва ли когда-нибудь будет решено, за недостатком сведений. Я не считаю даже этого вопроса слишком важным», и что вопрос «откуда происходит имя варягов-руси» - «вопрос также любопытный, но не более!... Исследователи, несмотря на все свои труды при решении этого вопроса, не достигли достоверности, как и при решении предыдущего вопроса о первоначальном местопребывании варягов-руси, а представили только догадки, более или менее вероятные». В третьем томе труда, также вышедшем 1846 г., Погодин, отмечая крайности своего взгляда на прошлое Руси, дал совершенно нелестную аттестацию оппонетам-современникам: «Может быть, и я сам увлекаюсь норманским элементом, который разыскиваю двадцать пять лет, и даю ему слишком много места в древней русской истории; явится другой исследователь, который исключительно предается славянскому элементу (впрочем не похожий на нынешних невеж): мы оба погрешим, а наука, истина, умеряя одного другим, выиграет»[224].

А. Н. Попов в 1847 г., специально обратившись к концепции русской истории Шлецера, указал на несколько принципиальных ее положений, не выдерживающих критики: что восточнославянские племена до прихода варягов находились в диком состоянии, что история Руси, как и Западной Европы, должна была начаться завоеванием, что новгородские словене получили имя от своих победителей руссов-шведов. И во всех затруднительных случаях, замечает исследователь, Шлецер «сваливает вину» на переписчиков Нестора, якобы исказивших его, и стремится восстановить «первоначальные слова летописца». Попов также подчеркнул, что мнение о славянской природе руссов существовало в России задолго до Ломоносова. В том же году М.П. Погодин, отвечая на критику своего бывшего студента Попова, горячо говорил: «Я сам не пристрастен к немцам, но Шлецер, Миллер, Стриттер - это благодетели русской истории, и забывать их услуги или отзываться о них как о людях обыкновенных, своекорыстных, - есть просто неблагодарность», что метода Шлецера, «его приемы, его уроки, его впечатления, его огонь - о, их достанет еще на много поколений, имеющих уши слышати и разум разумети!... Шлецер показал достоинство наших летописей, сравнил с иностранными, представил их древность и правдивость, подал понятие о списках, научил их сравнивать, доказал важность вариантов и необходимость изданий, дал примеры доказательств, представил образцы изданий, ученых рассуждений, возбудил охоту разыскивать, дал отведать сладости открытий, привел в движение дух: вот его заслуги». После чего, признав, что его «результаты... теперь уже ничего не значат», предложил не заострять внимание на ошибках Байера, Миллера, Шлецера и оставить «стариков» в покое[225].

В 1848 г. в столице России вышли в свет посмертные «Forschungen in der alteren Geschichte Russlands» («Исследования древней истории России») академика И.Ф. Круга (ум. 1844 г.). В предисловии к ним, написанном одним из самых активных пропагандистов норманства варягов и руси ААКуником, и озаглавленном «Различные известия об историческом поприще Круга» (с некоторыми сокращениями оно было помещено в 1849 г. в «Журнале Министерства народного просвещения» на русском языке под названием «Очерк биографии академика Круга»), дается, через проекцию разных лет, рецензий и мнений, изложенных в том числе и в частных письмах, оценка как герою очерка, так и ряду его современникам, в той или иной мере занимавшемуся варяго-русским вопросом. Так, приведены высокие отзывы Круга о «патриархе нашей истории» А.Л.Шлецере, указавшем «мне путь, которого должно держаться...» (в свою очередь Куник резюмирует, что появление «Нестора» Шлецера много способствовало к пробуждению и оживлению исторической деятельности, распространяя дух критического исследования. С этого времени начинается собственно критическая... эпоха русской историографии»). Но при этом Круг, по мнению Куника, не был поклонником знаменитого историка и даже «отважился обличать его в опрометчивости и поправлять» в 1805 г. в своих «Критических разысканиях о древних русских монетах», т. е. тогда, когда Шлецер «приобрел такое уважение, что многие историки не смели прямо противоречить ему даже и там, где он был недовольно тверд в своем знании: так страшна была его беспощадная критика, какою он поражал своих противников» (и если для многих в России он был «как бы кумиром», то «другие едва могли скрывать свою мелочную ненависть и зависть к геттингенскому критику», что его «критическая метода исторического исследования оценена была немногими. Любители истории, искавшие в ней только удовлетворения патриотическому чувству, питали к критической методе даже отвращение»).