Изгнание в рай

Но теперь оставили в покое, и Михаил почти с удовольствием соблюдал примитивный, умиротворяющий распорядок: подъем-уколы-завтрак-ничего-уколы-обед-ничего-уколы-ужин-сон.

Кто-то из соседей по палате суетился. Прорывался на другой этаж, к телевизору, ходил на забавы – в тренажерку, в столярный цех. Все чего-то ждали: свиданий, выздоровлений, свободы. А ему было мило и здесь.

Одна беда: в больничном парке он иногда видел ласточек. Не в галлюцинации – настоящих. И снова начинали накатывать страх и тоска. Почему он, собственно, настолько переживает из-за каких-то птиц? Нет, лучше не думать об этом.

…Однажды – кажется, тогда наступило лето – Томский послушным роботом бродил по дорожкам. Смотрел вниз, в голове, в такт шагам, вертелось что-то вроде считалки: плитка с трещинкой, плитка с ямой. Плитка грязная, плитка дырявая…

Неожиданно повеяло ароматом – сладким, давно забытым. Райским. Он растерянно поднял голову – и замер, оборотился в хладный валун.

Метрах в десяти в стороне стоял его лечащий врач. Константин-какой-то, отчества Михаил не помнил. А рядом с ним – не бредит ли он? – постукивала каблучком женщина. То была не размытая фигура из рая, но настоящая дама. Из плоти и крови. Очень красивая. Одета в зеленый, словно трава, костюм. Только раздражало, что она по плитке все колотила и колотила острым своим каблучком. Тревожный, гулкий звук – будто дрелью в висок.

– Томский! – резко выкрикнул врач. – Подойди.

Михаил побрел к ним. Плитка с трещинкой, плитка с ямой… Кто оно, это прекрасное создание? Не жена. Работали вместе? Или он ее любил?

– Миша, здравствуй! – томным грудным голосом произнесла женщина. – Ты меня узнаешь?

Ее голос он когда-то слышал, определенно. А вот где видел? Ну конечно, все просто! Однажды проходил в больничном холле мимо телевизора. И именно лицо этой женщины улыбалось с экрана. Только тогда она выглядела еще красивее.

Как называют таких людей?

Нужное слово всплыло, Михаил пробормотал:

– Вы артистка?

Она довольно улыбнулась:

– Да, в телевизоре я бываю. Но мы с тобой знакомы лично.

– Не помню, – равнодушно пожал плечами он.

Женщина приблизилась к нему, промурлыкала:

– Мы с тобой знакомы очень близко.

Томский отпрянул.

– Мы жили с тобой в одной квартире! – продолжала наступать она. – Спали в одной постели, черт возьми!

Михаил опустил голову и сделал еще один шаг назад.

– Хорошо вы его обкололи, – она обернулась к доктору.

Тот поморщился. Отвечать ей не стал. А ему строго велел:

– Все, Миша. Иди, гуляй дальше.

Томский и эту команду исполнил. Когда уходил, не обернулся. Сделал полный привычный круг. Плитка с трещинкой, плитка с ямой… Когда возвращался, увидел: женщина и лечащий врач по-прежнему стоят рядом и что-то горячо обсуждают.

Ну и ладно. Их дело.

Вечером он послушно поднялся с койки после облетевшей отделение команды: «Уколы!»

Отстоял перед процедурным кабинетом очередь. Но медбрат равнодушно велел:

– Гуляй обратно. Тебе на сегодня все отменили.

И утром опять колоть не стали. И таблетки принесли какие-то совсем другие. Михаил равнодушно их выпил.

Никаких изменений он не чувствовал.

Но ночью ему впервые приснилась Кнопка. Нескладная, лохматая, в старых трениках. Почему-то с рюмахой водки (хотя всегда только дамские напитки пила). А тут, будто мужик, – лихо жахнула. Отерла губы истрепанным рукавом. Усмехнулась:

– Ну че, Миш? За помин твоей души пью.

И растаяла.

А он проснулся взволнованный, злой. Неужели опять его начнет мучить мозаика? Бесконечные цветные кусочки, что никак не могут сложиться в картинку?..

На утренний укол бежал впереди всех, но медбрат отогнал:

– Не ходи сюда больше, Томский. Тебе не назначено.

– Зуб даю: скоро буянить начнет, – уверенно молвил его напарник.

– Ну, к кровати привяжем. Делов-то! – отмахнулся первый.

Михаил посмотрел растерянно. Он когда-то был буйным? Однако сейчас все его существо переполняла не агрессия – страх. И беспомощность. Да еще детали он стал примечать, какие раньше не видел. Решетки на окнах, кодовые замки на дверях – это все в психушке положено, ясное дело. Но почему в отделении всегда дежурят двое в полицейской форме? Почему у санитаров на поясах дубинки, наручники? А если у кого вдруг появляется мобильник – сразу шмон. Он в какой-то спецбольнице? Но почему? За что?

Михаил сжал ладонями лоб. В голове снова чирикали ласточки. И теперь Томский наконец понял: он стрелял в птичек, потому что они уносили в небо души его любимых жены и дочери. И ему казалось: если он выстрелит, ему удастся вернуть их обратно на землю.

Вспомнил Томский и то, что было дальше.

Его девочки все равно остались мертвыми. А он бежал сквозь ночной лес, ветки били в лицо, ноги засасывало болото. Куда он спешил?

«Я бежал искать их убийц», – выскочила новая мысль.

– Как я мог их найти? – печально усмехнулся – сейчас! – душевнобольной Томский.

И внезапно в голове щелкнуло:

– Ты можешь все. Ты ведь компьютерный бог.

– Я – компьютерный бог, – повторил он вслух.

– О, е! – хмуро буркнули с соседней койки. – Мало нам Наполеонов!

Михаил отвернулся.