Изгнанник

— Мы столько уже мертвецов повидали! Почему этот должен нас как-то пугать? Он что, какой-то особенный? Труп как труп.

— Ну, он все-таки наш, питерский, — объяснил Денис.

Авденаго посмотрел прямо ему в глаза:

— Ты ведь тоже ничего не чувствуешь.

— Может, у меня потом начнется афганский синдром, почем ты знаешь.

— Не начнется, — заверил его Авденаго. — Потому что ты сражаешься за свою землю. И вряд ли эта война скоро закончится. Синдром начинается после окончания войны, в условиях тотального мира и всеобщего процветания. Приходит такой чувак в камуфляже и начинает громить глянцевый супермаркет…

— Знаешь, меня немного пугает, что я такой бесчувственный, — признался Денис.

— Обычный инстинкт самосохранения, — отозвался Авденаго. — Ну так если ты не против, я заберу пергамент и этого парня. Ну и себя самого, конечно, тоже прихвачу.

Солдаты из обеих полусотен садились на лошадей. Телеги с ранеными были готовы отправляться, Гархадан уже подносил рожок к губам, чтобы дать своей полусотне сигнал выступать.

Эвремар махнула Денису рукой.

— Мне пора, — сказал Денис троллю.

— Бывай, Денис.

— Бывай, Авденаго…

На очень короткое время Денису стало грустно, потому что он больше никогда не увидит ни Авденаго, ни Евтихия… Но мгновение прошло, и Денис тоже сел в седло. Он кивнул эльфийской лучнице, и резкий звук рожка разнесся над долиной.

Глава восьмая

— Завтра увидим Калимегдан, — сказал Авденаго. Он выпрямился и весело посмотрел на Евтихия. Авденаго разводил костер: дул на уголек, подкладывал тонкие веточки.

Евтихий ощипывал птицу, которую они ухитрились сегодня поймать.

— Ты и вчера так говорил, — заметил Евтихий.

— Может, Калимегдан — кочующий город? — предположил Авденаго. — Чем ближе мы к нему подходим, тем быстрее он от нас уезжает?

— А может быть, ты просто плохо знаешь дорогу, — сказал Евтихий.

Огонь затрещал, схватив сразу всю растопку разом. Авденаго самодовольно произнес:

— Это потому, что я туда плюнул. Троллина слюна ужас какая жгучая.

— Ты не тролль, — возразил Евтихий.

Авденаго растянулся у костра, заложил руки за голову.

— Когда нас с Мораном захватили охотники на троллей, не очень-то они интересовались, тролль я или нет, — заметил он.

Евтихий отложил очищенную птицу. Он ждал, пока огонь прогорит, чтобы образовались угли.

— Расскажи про Морана, — попросил он.

— Моран — самодур, и тебе с ним лучше не встречаться… А Деянира едва не задохнулась, когда ее вышвырнуло из Истинного мира, — прибавил вдруг Авденаго. — Нитки забили ей рот и нос, обмотались вокруг шеи… Город, который она разрушила, уничтожив гобелены, чуть не убил ее напоследок. Она единственная из нас, к кому Моран относится хоть с каким-то уважением. — Он поймал на себе настороженный, благодарный взгляд Евтихия и прибавил: — Но у нее нет хвоста, понимаешь? В моих глазах она вопиюще неполноценна.

Евтихий молча уставился в костер.

— Скучный ты, — заключил Авденаго, устраиваясь поудобнее.

Вместо ответа Евтихий положил в костер большую ветку, и огонь доплясал до самых небес.

После долгой паузы Авденаго заговорил снова:

— Жил однажды тролль, и его звали Савирант.

— Мне не нравится имя «Савирант», — перебил Евтихий. — Оно какое-то нарочитое.

— Ну, тогда его звали Иелиан, — покладисто согласился Авденаго. — Про Иелиана эту историю тоже рассказывают… У него была жена, ее звали Сераф. Нет, «Сераф» мне самому не нравится, похоже на «жираф».

— А что такое «жираф»? — спросил Евтихий.

Авденаго махнул рукой:

— Ладно, пусть будет Сераф. Хотя, возможно, ее звали Кассандра. Все было бы проще, если бы речь шла о Савиранте, но уж коль скоро мы заговорили об Иелиане, впору ожидать чего угодно.

Евтихий сказал:

— Конечно, Кассандра была сварливой.

— Все троллихи сварливы, это придает им сексуальности, — заявил Авденаго. — Сварливая женщина всегда желанна, даже если ее зовут Сераф. А хвост у нее был тощий и сильно загибался кверху, поэтому она носила специальный чехольчик, который вышивала еще в девичестве.

— А кулаки у нее были тяжелые, и она частенько била Иелиана, особенно если он приходил к ней пьяный и не мог дать сдачи, — добавил Евтихий.

— И вот однажды, — подхватил Авденаго, — Иелиан решил проучить свою сварливую жену, а это и непросто, и опасно, ведь речь идет не о какой-нибудь остроухой, а о самой настоящей троллихе. Притворился Иелиан пьяным и зовет нетвердым голосом: «Сераф! Сераф!»

Авденаго замолчал.

Евтихий пошевелил костер, добавил еще пару веток. Оба путешественника были голодны, но оттягивали трапезу, не желая все испортить недостойной поспешностью. Птице надлежало зажариться на хороших углях, а не абы как, иначе ее гибель будет совершенно напрасной.

— «Сераф! Сераф!» — выкрикнул Авденаго, когда молчать ему надоело. — Так он звал ее, а сам прикидывал: вот войдет она, думая, что он слишком пьян, чтобы дать ей сдачи, и начнет его волтузить… Тут-то он и покажет ей, на что способен тролль, если он трезв и полон силы!

— И что случилось? — спросил Евтихий. — Она пришла на зов?