Изгнанник из Спарты

Он застыл в дверях, ошалело глядя на сестру и племянника. К горлу подступила тошнота. Увы, бедный Ипполит стал жертвой своей богатой эрудиции. Он знал предание о детях Эола, знал наизусть все древние легенды. Ему было совершенно ясно, что содеяли Эдип и Иокаста, Орест и Клитемнестра, что таилось за страданиями Электры, узнавшей о смерти Агамемнона, за стенаниями Антигоны по поводу убийства Полиника. Ипполит прекрасно знал, почему Федра возвела напраслину на его легендарного тезку.

Поэтому он пришел к тому же заключению, что и Ари-сба. Ипполит решил, что его ближайшие родственники нарушили самое суровое, самое древнее табу. Иначе с чего бы они так горько, безутешно рыдали? Явно от раскаяния! А меч, положенный между ними, что это, как не орудие самоубийства, которое они вознамерились совершить?

Единственное, что пришло в тот момент Ипполиту в голову - от страха весь его скептицизм, почерпнутый у агностиков, куда-то улетучился, - была мысль об Эриниях, которые теперь хлопают крыльями возле его дома. С дрожащих, помертвевших губ толстяка сорвались слова:

- Не здесь! Во имя Зевса, только не здесь! Алкмена взглянула на брата. А потом ясным голосом,

который чудом сохранил спокойствие в этом море слез,

сказала с какой-то странной гордостью:

- Не волнуйся, брат. Да хранят боги твой дом ради тебя и твоей невесты. И да простят они мне и сыну наш раздельный грех. Возрадуйся, брат! Возрадуйся, сын мой! Я ухожу.

Лицо Аристона было похоже на маску трагедии, “Песни Козлов”, как называли ее в древней Элладе. Горе и боль чудовищно искажали прекрасные черты.

- Ступай! - простонал он. - Ступай к Аиду, матушка! Иди!

На закате следующего дня Аристон вышел из дома. Поборов отвращение, которое спартанцы испытывали к мытью, он все же вымылся и надушился - главным образом,

для того, чтобы смыть запах похоти, оставшийся на теле после ночи, проведенной с Арисбой. Этот запах расслаблял и будоражил Аристона. Поверх хитона он надел военный плащ - не потому, что плащ был нужен, жара под утро лишь слегка спала. Нет, просто он спрятал под плащом два кинжала.

Аристон шел очень спокойно, его лицо больше не искажалось страданием и не напоминало маску трагедии. Сейчас оно, скорее, было похоже на маску, которую актеры надевали, собираясь играть богов. Неподвижное, бесстрастное… его с равным успехом можно было назвать и прекрасным, и ужасным.

Чтобы добраться до маленькой фермы, которую Талу подарил Теламон - жизнь сыграла с ним безумную шутку, заставив отблагодарить любовника жены за то, что Тал спас жизнь своему внебрачному сыну, в результате чего рога, украшавшие лоб геронта, приобрели дополнительный блеск и сияние, - Аристону нужно было пересечь всю Спарту, ибо дом Ипполита находился на самом юге полиса. Но не успел он пройти и половины пути, как услышал приближающийся бой барабанов. Аристон замер, не в силах пошевелиться или вздохнуть, он сразу узнал звуки похоронной музыки, и к горлу снова подкатился горький ком. Который из двух? Лизандр или Симоей? - мелькнула смятенная мысль. Однако Аристон знал, что смерть любого для него невыносима: Лизандра потому, что в памяти Аристона была жива любовь, которую он питал к нему столько лет, а Си-моея, поскольку именно из-за того, что Аристон так жестоко избил его, юный великан ослабел и теперь обыкновенная порка его доконала.

Аристон стоял как вкопанный, из головы не шел образ уродливого идола, статуи Артемиды, украденной из храма в Тавриде его предком Орестом, которому помогла сестра Ифигения и Пилад, ставший впоследствии мужем другой сестры Ореста, Электры. Идол был из дерева и весь черный оттого, что тавры несколько столетий подряд приносили ему человеческие жертвы. Но даже потом, когда Астрабакос и Алопекос, царевичи Спарты, нашли идола в зарослях, где его спрятал Орест (поддерживаемая ветками ивы статуя стояла прямо, откуда и пошли ее названия “Орфия” -

статная, и “Лигодезма” - из ивовых деревьев), спартанцы продолжали ублажать его человеческими жертвами: сперва из-за жуткого безобразия статуи, которое свело с ума обоих царевичей, а потом из-за жестокой распри, начавшейся между поклонниками Артемиды, они оспаривали право хранить идола у себя. Распря прекратилась вовсе не потому, что противники усеяли трупами площадку перед храмом, а потому, что разразилась чума, которая грозила уничтожить Спарту как полис. Получив таким образом тройное доказательство страшной силы Статной Артемиды - безумие царевичей, сумасшествие простых спартанцев, которых вдруг обуяла необъяснимая жажда крови, ну и, конечно, чуму, - жители Спарты продолжали каждый год, в день, когда была найдена статуя, приносить ей в жертву по юноше. Лишь великий Ликург прекратил это. Законодатель постановил, что кровь, которую требовал жестокий идол, должна отныне течь из спин спартанских юношей, которых будут стегать кнутом. И с тех пор меллираны Спарты ежегодно оспаривали великую честь доказать свою мужественность. Они боролись за право снести без единого крика немыслимое число ударов.