Изгнанник из Спарты

Грех был ужасен. Причем повторен дважды. Но он, плод греха, не Немезида, призванная отомстить. Ревность к отцу вдруг куда-то изчезла, а вместо нее пришла любовь. Страстные, жгучие, почти противоестественные чувства, которые он питал к матери, смягчились и изменились, преисполнились благородства, когда он увидел очевидное, понял одну простую истину: эти два прекрасных человека были созданы друг для друга, а говоря о невольном оскорблении, которое они нанесли сердитым богам, не нужно забывать и о том, сколь незаслуженно жестоко поступили с ними боги еще до того, как они встретились и уж тем более согрешили! Красивый, благородный юноша, низведенный до положения илота, и прелестная, нежная девушка из знатной семьи, отданная замуж за нелюбимого старого козла, военачальника, который годился ей в отцы!..

И все же Аристон прекрасно знал, что боги рассуждают иначе, чем люди. Они жаждут крови, требуют жертв…

Жертв!.. Что может быть лучше первого плода этой кощунственной, хотя и столь понятной, любви? Что ему сказал Орхомен? Что он не может взять на себя прегрешения истинных грешников, не может взять на себя грехи всего мира. Да, но этот-то грех он взять может! За этот прекрасный грех, давший ему жизнь, его нынешний облик, красоту,

он, в душе которого скопилось столько усталости, ужаса и боли, вполне может умереть.

Размышляя об этом, Аристон вынул из-за пояса один из двух кинжалов и приставил его к горлу. Но остановился. Сознание его совсем помутилось. Он умрет - и они будут рыдать над ним… Но, во имя Зевса, ему хочется видеть их слезы! Он хочет полюбоваться страданиями, которые им причинит его падение в Тартар, хочет услышать стоны отца, причитания матери…

Поэтому лучше не сейчас. Лучше сделать это у них на глазах, сперва помучив их горькими словами, и лишь потом полоснуть себя лезвием… Хотя нет… Риск слишком велик. Тал проворен и силен, он наверняка удержит руку сына, и Аристон будет только ранен, а он и так натерпелся боли за последние шесть недель.

- Следовательно, - хитро нашептывало ему безумие, - нужно войти в дом уже смертельно раненным, но так, чтобы смерть подбиралась к тебе потихоньку, незаметно.

Аристон не колеблясь, без малейших угрызений совести, вытащил клинок и почти до кости рассек себе оба запястья. Затем достал из-за пояса второй клинок, бросил его на землю рядом с первым, сунул кровоточащие руки под мышки и постучал локтями в дверь.

Тал открыл и увидел его. Улыбнувшись, илот сказал:

- Входи, сынок. Я рад, что ты пришел. Алкмена попятилась, ее лицо побелело.

- Возрадуйся, отец, - прошептал Аристон. - Возрадуйся, мой отец! Почему ты так на меня смотришь? Разве ты не хочешь меня поцеловать?

- Тал, - сказала Алкмена. - Погляди на него. Я тебе говорила, он обезумел! Он рассуждал об Оресте, Эдипе… Я… я боюсь… он может…

Аристон проворно обмотал кровоточащие запястья концами кроваво-красного плаща и распахнул его.

- Вот, полюбуйся, дорогая матушка, - с любезной улыбкой промолвил он. - У меня нет оружия. Я пришел к вам с любовью… попросить твоего благословения, как преданный сын. И твоего, отец. Ты же не виноват, что я не знал

твоей любви и наставлений… Да и матушка моя не виновата, ее ведь взяли силой, когда она была пьяна, во сне… Алкмена вскочила на ноги.

- Ничего подобного! - страстно воскликнула она. - Слушай меня, Аристон! Я проснулась и увидела, как он стоит передо мной, прекрасный, как бог, вылитый бог Дионис, подумала я… Поэтому я протянула к нему руки и заключила его в объятия. Вот, сын, как это было! Можешь меня презирать, но я не стыжусь! Впервые в жизни, через десять лет после того, как этот дряхлый козел стал моим мужем, я узнала, что такое любовь. А когда мой Тал ушел, у меня остался только ты, сынок… я любила в тебе его образ, его отражение, его красоту. Если это грех, то я готова умереть за него, но не от твоей руки, юный святотатец! Ибо…

- Ибо что, матушка? - спросил Аристон. Он чувствовал, как его покидает жизнь и по телу тихо ползет смертный

холод.

- Ибо я хочу, чтобы ты жил. Жил и был счастлив. Я хочу, чтобы ты покинул Спарту, уехал в прекрасные, не такие жестокие края: Лесбос, Фивы или Беотию… Или даже в Афины. Ты женишься, у тебя будут свои дети, и ты забудешь…

Аристон ее уже почти не слышал. Перед глазами стояла

пелена.

- Можно мне присесть? - спросил он. - Я очень устал.

- Конечно! - Тал протянул ему стул. - Хочешь вина,

сынок?

- Нет, отец, - сказал Аристон. - Папа… Ты не поцелуешь меня? Ты же никогда не целовал своего сына. Это будет твоим благословением. Странно… Я не это хотел сказать. Но в душе я чувствую именно это. Я люблю тебя. И тебя тоже, матушка. Не важно, что ты сделала. Ты поступила правильно и хорошо. Благодарю тебя. Благодарю вас обоих за то, что вы зачали меня в обоюдной радости под голубыми небесами. А теперь поцелуйте меня. Слышите?

Поцелуйте! Ибо я…

- Аристон! - вскричал Тал. - Во имя Зевса, что с

тобой, мальчик?

Аристон улыбнулся: