Изгнанник. Каприз Олмейера

Накануне того дня, когда Бабалачи убедился в своих подозрениях, Дэйн и Нина задержались в тенистом укрытии дольше обычного. Только тяжелые шаги Олмейера на веранде да его ворчание, что пора ужинать, заставили миссис Олмейер поднять предупредительный крик. Марула легко перемахнул через низкую бамбуковую изгородь и украдкой пробрался через банановую плантацию к сырому берегу протоки, пока Нина не спеша шла к дому, чтобы, как обычно вечерами, позаботиться об отце. Олмейер выглядел довольным – приготовления почти закончены, завтра можно спускать лодки на воду. Внутренним взором он уже видел у себя в руках богатый приз и, забыв про рис на тарелке, замер с ложкой в руке – его полностью захватило видение ослепительного банкета, знаменующего их приезд в Амстердам. Нина, полулежа в кресле, рассеянно слушала отрывочные слова, слетавшие с губ отца: «экспедиция», «золото»! Да какое ей дело до всего этого? – но стоило отцу упомянуть имя Марулы, как она вся обратилась в слух. Завтра Дэйн на своем бриге уйдет вниз по реке на несколько дней, рассказывал Олмейер. Досадная задержка. Но как только он вернется, они тут же отплывут, потому что река поднимается. Не исключено, что впереди большое наводнение. И Олмейер нетерпеливым жестом оттолкнул тарелку, вставая из-за стола. Но Нина уже не слушала. Дэйн уплывает! Вот почему он, с той мягкой властностью, которой ей так нравилось подчиняться, велел ей встретиться с ним завтра на заре у дома Буланги. Есть ли у нее в каноэ весло? В порядке ли оно? Выходить придется рано – часа в четыре утра, уже совсем скоро.

Она поднялась с кресла, решив, что перед долгой греблей в ранний час нужно хорошенько отдохнуть. Тускло горела лампа, и отец, утомленный дневными трудами, уже забрался в гамак. Нина погасила свет и перешла в большую спальню, слева от центрального коридора, которую делила с матерью. Войдя, она увидела, как та встала с груды циновок, служивших ей постелью, и склонилась над большим деревянным сундуком с откинутой крышкой. Стоявшая на полу половинка скорлупы кокоса, наполненная маслом, с тряпкой вместо фитиля, освещала ее красноватым ореолом, мерцающим сквозь черный пахучий дым. Мать согнулась так, что голова ее и плечи почти целиком скрылись в сундуке. Руки шарили в глубине, откуда раздавалось глухое позвякивание. Она не сразу заметила появление дочери, и Нина, тихо встав рядом с ней, разглядывала выстроившиеся на дне сундука холщовые мешочки, в то время как мать, набрав полные горсти гульденов и мексиканских долларов, смотрела, как они струятся обратно сквозь скрюченные клешни ее пальцев. Звонкая музыка серебра явно доставляла ей удовольствие, глаза сверкали, отражая блеск свежеотчеканенных монет.

– Вот, вот, и вот еще, – бормотала она. – Скоро он заплатит больше, много больше – сколько я скажу. Ведь он великий раджа, сын Неба! А она станет рани, он все за нее отдаст. Кто бы отдал хоть что-то за меня? Я рабыня! Разве нет? Зато стану матерью великой рани!

Тут она наконец-то заметила дочь, бормотание мгновенно прекратилось, крышка сундука захлопнулась. Не вставая на ноги, мать подняла глаза на девушку, которая стояла рядом с рассеянной улыбкой на мечтательном лице.

– Ты видела! Видела, да? – визгливо вскрикнула мать. – Это все мое, все за тебя! Но этого мало! Ему придется дать больше, много больше, прежде чем он увезет тебя на южный остров, где правит его отец. Слышишь меня? Ты стоишь больше, внучка раджи! Больше! Больше!

С веранды донесся сонный голос Олмейера, требующий тишины. Миссис Олмейер погасила свет и уползла в свой угол. Нина легла на груду мягких циновок, закинула руки за голову и засмотрелась через служившее окном отверстие в стене на мерцающие в темном небе звезды, считая часы до назначенного свидания. С тихим счастьем думала она о встрече – в густом лесу, вдали от людских глаз и голосов. Душа Нины снова ощутила природную сущность, которую так и не смог победить дух цивилизации, вколоченный твердой рукой миссис Винк. В ней боролись гордость и смущение при мысли о том, как высоко оценила ее многомудрая мать, но воспоминание о страстных взглядах и словах Дэйна успокаивало, и Нина закрыла глаза, трепеща от приятного предвкушения.