Если бы Дэйн не встретился с Ниной, то наверняка отказался бы от участия в походе к Гунонг-Мас – золотой горе. А так он пообещал вернуться с половиной своей команды, когда бриг минует рифы. Однако упорное преследование голландского фрегата заставило его уйти далеко на юг, чтобы спасти свою свободу, а может быть, и жизнь. Да, он вернулся в Самбир, к Нине, даже зная, что голландцы будут искать его здесь, а кроме того, взвесил свои шансы на безопасность в руках Лакамбы. Несмотря на все угрозы, милосердный раджа не убьет его, ведь он давно впечатлен признанием Дэйна, что Олмейер открыл ему тайну сокровищ. И голландцам тоже не выдаст, так как боится, что его имя свяжут с незаконной торговлей. Потому Дэйн и чувствовал себя в полной безопасности и спокойно обдумывал ответ на кровожадные обещания. Пожалуй, стоит описать Лакамбе, что может случиться, если он, Дэйн, попадет в руки голландцев и признается во всем. Терять ему нечего, он запросто расскажет им правду. Его возвращение в Самбир смутило покой Лакамбы. Что с того? Он пришел, чтобы взять свое. Разве не изливал он полновесный поток серебра в жадную горсть миссис Олмейер? Да, он заплатил по-царски, но все равно недостаточно, за то дивное, сводящее с ума существо, к которому его душа стремилась с желанием куда более мучительным, чем самая сильная боль. Он жаждет своего счастья. У него есть право быть в Самбире.
Дэйн встал и, подойдя к столу, оперся о него локтями. Лакамба с готовностью придвинул кресло поближе, а Бабалачи вскочил на ноги и просунул любопытствующее лицо между хозяином и гостем. Они шептались, сдвинув головы: Дэйн предлагал, Лакамба возражал, Бабалачи советовал – вне себя от беспокойства в преддверии грядущих проблем. Он говорил больше всех, горячечным шепотом, не спеша поворачиваясь от одного к другому, чтобы по очереди видеть здоровым глазом каждого из собеседников.
Предложение спрятаться Дэйн принял с таким видом, будто делал Лакамбе одолжение, но на совет скрыться немедля ответил решительным отказом, многозначительно поглядев Бабалачи в единственный глаз. Тот вздохнул с видом человека, принимающего неизбежное, и вопросительно указал на противоположный берег. Дэйн медленно кивнул.
– Да, я туда.
– Не дожидаясь рассвета?
– Прямо сейчас, – упрямо заявил Дэйн. – Скорее всего, оранг-бланда не доберутся сюда до завтрашнего вечера, а мне нужно предупредить Олмейера о нашем плане.
– Нет, туан, нет, ничего не говори, – запротестовал Бабалачи. – Я сам появлюсь там утром и все расскажу.
– Посмотрим, – ответил Дэйн, собираясь уходить.
Снаружи снова взъярилась гроза, над домом ползли тяжелые тучи.
За дальним ворчанием грома следовали более близкие и короткие удары, синеватые молнии беспрерывно высвечивали реку и лес, их неровный дрожащий свет подчеркивал каждую деталь, как это обычно бывает в такую погоду. Дэйн и Бабалачи вышли на веранду и остановились, ошеломленные неистовством шторма. Слуги и рабы Лакамбы скорчились в попытке найти укрытие от дождя, но Дэйн громким голосом позвал своих гребцов, которые отвечали ему:
– Большой потоп! – закричал Бабалачи в ухо Дэйну. – Река бушует! Смотри! Смотри, как кидает бревна! Разве можно туда лезть?
Дэйн с сомнением глянул на бурлящий и пенящийся поток, ограниченный где-то вдали полоской леса на той стороне. Внезапно яркая вспышка высветила низкий участок берега со склоненными деревьями, мелькнул и тут же исчез дом Олмейера. Дэйн оттолкнул Бабалачи и бросился к затвору, а за ним его дрожащие матросы.