Изгнанник. Каприз Олмейера

– Нет! – вскинулась миссис Олмейер. – Он напился джина и спит. Зайдешь – разбудишь! Помнишь, когда тот ужасный старик увозил тебя, совсем малышку…

– Это было так давно… – промямлила Нина.

– А я помню, – злобно хмыкнула мать. – Я хотела взглянуть на тебя еще раз, но твой отец сказал: «Нет!» Я услышала плач и прыгнула в реку. Тогда ты была его дочерью, но теперь ты моя. Никогда ты не вернешься в этот дом, никогда не пройдешь по двору. Нет! Нет!

Она почти кричала. На другом берегу протоки зашуршала трава. Обе осеклись и встревоженно прислушались.

– Нет, вернусь. Что мне до твоей ненависти и мести? – тихо, но упрямо прошептала Нина.

Она двинулась в сторону дома, но миссис Олмейер вцепилась в нее и попыталась оттащить назад.

– Стой, не ходи! – взмолилась она.

Нина нетерпеливо оттолкнула мать и подхватила юбки, чтобы пуститься бегом, но та обогнула ее и встала напротив, вытянув руки.

– Сделай только шаг, – пригрозила она, часто дыша, – и я закричу в голос! Вон огни в большом доме, там сидят двое белых, злых оттого, что им не досталось крови твоего любимого. А в тех темных домах, – она махнула в сторону поселка, – мой голос поднимет людей, что с удовольствием поведут оранг-бланда к тому, кто так верно тебя ждет.

Она не могла разглядеть лица дочери, но ее белеющая в темноте фигура остановилась, словно бы колеблясь, и миссис Олмейер усилила нажим.

– Брось свою старую жизнь! Забудь ее! – заклинала она. – Забудь, что когда-то глядела в белые лица, забудь их слова и думы. Они без конца лгут. Лгут даже в мыслях и презирают нас, хотя мы лучше их, пусть и не так сильны. Забудь их дружбу и их вражду, забудь их многочисленных богов. Девочка, зачем тебе цепляться за прошлое, когда воин и владыка готов отдать сотни жизней – включая собственную – за одну твою улыбку?

Она говорила – и легонько подталкивала дочь к лодке, пряча свои собственные тревоги и сомнения в потоке страстных слов, чтобы не дать Нине времени и возможности обдумать их и запротестовать, даже если бы той захотелось. Но та и сама уже передумала. Под желанием забежать домой и увидеть отца не крылось серьезной причины. Нина не чувствовала вины и раскаяния за то, что так внезапно бросает человека, чью привязанность к себе она не то что понять – разглядеть-то толком не могла. Просто инстинктивно цеплялась за прошлую жизнь и привычные лица – в ней пробудился тот самый страх новизны, который так присущ людям и не дал свершиться стольким подвигам и стольким злодеяниям.

Годами она стояла между матерью, такой сильной в своей слабости, и отцом, таким слабым там, где требовалось мужество, между столь несхожими, практически противоположными людьми. Сердце Нины молчало, а в глубине души она сетовала и удивлялась, зачем вообще родилась на свет. Когда ей пришлось вернуться в поселок, она почувствовала себя униженной и ненужной. День пролетал за днем – без надежд, без желаний, без цели, что могли бы придать смысл жизни, которую она вынуждена была влачить, выматываясь день ото дня все больше и больше. Нина не верила отцовским мечтам, не разделяла их, а вот мрачные причитания матери тронули какую-то струну в тайных глубинах ее жаждущего чего-то нового сердца, и она погрузилась уже в собственные грезы с упорством арестанта, мечтающего о свободе в стенах тюрьмы. С приходом Дэйна ей открылся путь на волю – стоило лишь последовать зову собственных желаний, – и в глазах его Нина с изумленной радостью видела ответ на свои многочисленные вопросы. Теперь она обрела смысл и цель жизни и с этим потрясающим открытием отбросила прочь все, что связывало ее с прошлым, с его тоскливыми мыслями, унылыми чувствами и привязанностями, которые теперь казались очень слабыми, почти полумертвыми по сравнению с ее новой пылающей страстью.

Миссис Олмейер отвязала каноэ Нины.

– Быстрее, – с трудом разогнувшись, скомандовала она. – Пока луна не встала и на реке темно. Я опасаюсь шпионов Абдуллы. Они часто шастают в ночи и могут заметить тебя и увязаться следом. В каноэ два весла.

Нина подошла к матери и неуверенно коснулась губами ее морщинистого лба. Миссис Олмейер презрительно фыркнула в знак протеста против нежности, хотя на самом деле боялась размякнуть в ответ.

– А тебя я когда-нибудь увижу, мама? – шепнула Нина.

– Нет, – после короткой паузы отрезала миссис Олмейер. – Зачем тебе возвращаться сюда, где мне суждено умереть? Ты будешь жить вдали, в роскоши и могуществе. Когда я услышу, что белых погнали с наших островов, тогда буду знать, что ты жива и помнишь мои слова.

– Я никогда их не забуду! – горячо пообещала Нина. – Но в чем же моя сила, что я могу сделать?