Изгнанник. Каприз Олмейера

Олмейер с усилием попытался стряхнуть с себя сонный ступор и совсем близко увидел лицо, смотревшее на него горящими глазами. Он испуганно зажмурился и сел очень прямо, дрожа все телом. Это еще что за явление? Наверняка причуды его фантазии. Минувший день здорово помотал ему нервы – а вечером еще и попойка. Оно наверняка исчезнет, если он осмелится взглянуть еще раз. Надо собрать силы. Итак. Вперед.

Олмейер открыл глаза. Женская фигура, стоявшая в стылом свете луны на дальнем конце веранды, умоляющим жестом тянула к нему руки, а все пространство между ними было заполнено плывущими к нему словами. Они обрушивались на него смутными болезненными фразами, смысл которых ускользал от всех попыток его сознания хоть что-то осмыслить. Что это за женщина? Отчего говорит с ним по-малайски? Убежал? Кто убежал? Почему слишком поздно? Поздно для чего? Что значат эти слова любви и ненависти, и как они связаны с постоянно повторяющимися именами: Нина и Дэйн, Дэйн и Нина? Дэйн погиб, а Нина спит у себя в комнате, не ведая о жутких событиях, которые творятся с отцом прямо сейчас. Неужели теперь его будут терзать вечно, спит он или бодрствует, день на улице или ночь? Что вообще происходит?

Последний вопрос он проорал вслух. Призрачная фигура вздрогнула и, взвизгнув, откачнулась в сторону двери. Разозленный нелепостью новой загадки, Олмейер кинулся к видению, которое ускользнуло от его рук и тяжело ударилось в стену. Быстро, как молния, он развернулся и начал яростно преследовать незваную гостью, с визгом ускользавшую от него, что лишь подогревало пламя его злобы. Через опрокинутые стулья, вокруг перевернутого стола – и вот наконец он зажал ее в угол за креслом Нины. Они метались то влево, то вправо, между ними бешено качалось кресло, гостья отвечала визгом на каждое новое движение, а Олмейер рычал невразумительные угрозы сквозь плотно стиснутые зубы. Ох уж это пронзительное верещание, от которого у него перехватывает дух и раскалывается голова! Оно сейчас добьет его! Его надо как-нибудь заткнуть! Безумное желание любым способом заглушить визг заставило Олмейера броситься на незнакомку поверх кресла, сграбастать ее и повалиться вместе с ней в облаке пыли на щелястый пол. Последний писк затих прямо под ним, превратившись в сдавленное бульканье, и он смог наконец насладиться благословенной тишиной.

И только тогда посмотрел в лицо подмятой им противнице. Да это просто девушка! И – надо же, какая неожиданность! – знакомая! Тамина! Олмейер подскочил, уже стыдясь своего гнева, и озадаченно стоял, утирая лоб. Рабыня с трудом села на колени и согнулась, обхватив их руками, в молчаливой мольбе о пощаде.

– Не бойся, – поднимая ее, сказал Олмейер. – Я тебя не обижу. Зачем ты пришла ко мне ночью? И если уж пришла, то почему сюда, а не туда, за занавеску, где спят женщины?

– Потому что за занавеской пусто! – взвыла Тамина, переводя дыхание после каждого слова. – В вашем доме нет больше женщин, туан! Я видела, как пожилая мэм отчаливала, прежде чем я разбудила вас. И мне не нужны ваши женщины, мне нужны вы!

– Пожилая мэм? – повторил Олмейер. – Ты имеешь в виду мою жену?

Тамина кивнула.

– Но дочери-то моей ты не боишься? – спросил Олмейер.

– Вы что, меня не слышите? – воскликнула девушка. – Разве не говорила я с вами, пока вы лежали тут, полуоткрыв глаза? Дочь тоже уплыла.

– Я же спал. Ты что, не различаешь, когда человек спит, а когда бодрствует?

– Иногда, – тихо объяснила Тамина, – дух бродит рядом со спящим телом и может все услыхать. Перед тем, как дотронуться до вас, я говорила долго и тихо, чтобы резкий звук не спугнул его и вы не остались спящим навсегда. И потрясла вас за плечо, только когда вы забормотали непонятные слова. Так что же, вы ничего не слышали и ничего не знаете?

– Ничего из того, что ты сказала. В чем дело? Расскажи заново, если хочешь, чтобы я тебя понял.

Олмейер взял Тамину за плечо и вывел на середину веранды, к свету. Она заломила руки в жесте такого отчаяния, что он всерьез забеспокоился.

– Говори, – приказал он. – Ты подняла шум, способный разбудить и мертвого. Но на него не явился никто из живых, – добавил он себе под нос недовольным шепотом. – Да онемела ты, что ли? Говори!