Изгнанник. Каприз Олмейера

– Я как раз ждал их здесь, потому что мне и самому пора отправляться, – объяснил Бабалачи. – Пожалуй, пойду посмотрю, что их задержало. Когда ты явишься к нам? Раджа обещал тебе вознаграждение.

– Приплыву на рассвете. Я свои деньги тут не брошу, – пробормотала миссис Олмейер.

Они разошлись. Бабалачи вернулся на берег, к своему каноэ, а миссис Олмейер медленно двинулась к дому, прошла по деревянному тротуару к задней веранде и прежде, чем нырнуть в коридор, оглядела двор, пустой и тихий, уже залитый светом встающей луны. И лишь когда она исчезла, из-за банановых стволов показался размытый силуэт, метнулся через освещенное луной пространство и, снова оказавшись в темноте, пропал у подножия веранды. Его можно было бы принять за тень одинокого облачка, бесшумного и стремительного, если бы не потревоженные метелки травы, качавшиеся в лунном свете до тех пор, пока снова не встали ровно и неподвижно, словно вышивка серебряной нитью на черном фоне.

Миссис Олмейер зажгла кокосовую лампу, подняла красную занавеску и, прикрыв свет ладонью, вгляделась в мужа.

Олмейер съежился в кресле, одна рука свисала вниз, другая закрывала нижнюю часть лица, словно защищаясь от невидимого врага. Раскинув ноги, он забылся тяжелым сном, не подозревая о том, с каким презрением мерят его сейчас злые глаза. У его ног, в осколках битой посуды, валялся перевернутый стол. Сходство со сценой отчаянной потасовки усугубляли разбросанные по веранде стулья, лежащие на полу, точно беспомощно повалившиеся там и сям пьяные. Только большое кресло-качалка Нины непоколебимо стояло на высоких полозьях, темное и неподвижное, возвышаясь над униженной мебелью гордо и спокойно, будто в ожидании своей привычной ноши.

Бросив на спящего последний ехидный взгляд, миссис Олмейер ушла за занавеску в свою комнату. Парочка летучих мышей, воодушевленных темнотой и безмятежностью обстановки, ныряла в воздухе над головой Олмейера, и долгое время ничто не нарушало глубокой тишины дома, кроме тяжелого дыхания спящего да тихого позвякивания серебра в руках его готовой бежать жены. В растущем свете луны, уже поднявшейся над ночным туманом, все вещи на веранде обрели четкие тени и стали похожими на обведенные темной краской. И разбросанные предметы, и карикатурный силуэт спящего Олмейера отразились на посеревшей побелке стены в гротескно увеличенном виде, раздувшись до гигантских размеров. Разочарованные мыши улетели в поисках более укромных мест, на смену им выскочила ящерица. Короткими опасливыми перебежками она добралась до привлекшей ее белой скатерти и застыла так неподвижно, что ее можно было бы принять за мертвую, если бы не мелодичное попискивание, которым она обменивалась с менее смелыми сородичами, что прятались между досками во дворе. Вдруг в коридоре скрипнули половицы, ящерка исчезла, Олмейер тревожно встрепенулся и завздыхал.

Медленно и тяжело он начал возвращаться в реальность, алкогольное отупение сменилось беспокойным сном. Голова моталась от плеча к плечу, во сне на него тяжелой мантией опустились небеса и распростерли вокруг свои усеянные звездами складки. Звезды над головой, звезды вокруг, а от тех, что сияли под ногами, доносился шепот, полный всхлипов и угроз, и печальные лица летали среди искр света, наполнявшего пространство. Куда же ему скрыться от жалобных стонов и пристальных, тоскливых взглядов этих лиц, которые смыкались вокруг него все ближе и ближе, пока он, со всхлипом втягивая воздух, не забился под невероятной тяжестью миров, обрушившихся на его ноющие плечи. Бежать! Но как? Если он сделает хотя бы шаг, то рухнет в никуда и погибнет вместе с мирами, которые держатся только лишь на нем одном. А о чем причитают голоса? Требуют шевелиться? Зачем? Чтобы все разрушить? Быть того не может! Абсурдность их требований не вызывала в нем ничего, кроме злости. Он изо всех сил напрягал мускулы, удерживая всю вселенную. В нечеловеческом труде пролетали века: в кружении галактик, в унылом причитании плачущих голосов, призывающих его бросить все, пока не стало слишком поздно – пока мистическая сила, возложившая на его плечи столь непомерный груз, не разрушила его окончательно. С ужасом чувствовал он настойчивую руку, трясущую его за плечо, в то время как хор голосов все громче и громче призывал его бежать – бежать немедленно, пока у него есть еще время. Олмейер чувствовал, как скользит, теряет равновесие, как что-то тяжелое тянет его за ноги вниз, вниз, куда он и рухнул с тихим вскриком, – из тоски гибнущих миров в мутную явь, все еще находясь под властью сновидений.

– А? Что? – сонно забормотал Олмейер, не открывая глаз. У него не хватало дерзости поднять веки, голова по-прежнему была тяжелой, в ушах зудел какой-то требовательный шепот. – Я что, не сплю? А откуда тогда голоса? – недовольно и не слишком внятно допытывался он сам у себя. – Приснится же такая жуть… Пожалуй, слишком много выпил. Да кто меня трясет? Нет, я точно еще сплю, надо открыть глаза и прогнать этот кошмар. Видимо, только наполовину проснулся.