Изгнанник. Каприз Олмейера

Оба молчали. Дэйн слегка дрожал от волнения и никак не мог справиться с чувствами – дрожь поднималась по его напряженному телу, пока у него не затряслись губы. Нина откинула голову и внимательно посмотрела на него долгим взглядом, главным оружием женщины, – взглядом, что волнует больше, чем любое прикосновение, и ранит сильнее, чем удар кинжала, ибо отсекает душу от тела, оставляя его живым и беспомощным перед капризными бурями желаний и страстей; взглядом, что окутывает целиком и проникает в самые сокровенные глубины; взглядом, несущим сокрушительное поражение в, казалось бы, уже выигранной битве; взглядом, который значит одно и то же как для мужчин леса или моря, так и для тех, кто топчет куда более опасные тропы среди улиц и высоких домов. Те, у кого в груди подобный взгляд поднял бурю чувств, начинают жить одним днем, который кажется им раем. Что им до дня вчерашнего, который весь был – страдание? Что до завтрашнего, который может кончиться катастрофой? Им хотелось бы ловить этот взгляд – взгляд женщины, которая сдается, – вечно.

Осознав это, Дэйн словно сбросил невидимые путы, с криком радости упал у ног Нины, обнял ее колени и, спрятав лицо в складках платья, забормотал бессвязные слова любви и благодарности. Никогда раньше он не испытывал такой гордости, как сейчас, у ног девушки, наполовину принадлежавшей к его врагам. Пальцы Нины рассеянно бродили в его волосах, пока она стояла, пытаясь осмыслить происходящее. Вот оно как. Выходит, мать была права. Мужчина действительно может стать твоим рабом. Поглядев сверху вниз на коленопреклоненную фигуру, Нина почувствовала болезненную нежность к человеку, которого – хоть и про себя – звала, бывало, владыкой самой жизни. Она подняла глаза и с тоской вгляделась в южную часть неба, под которым лежала дорога их судьбы – ее и мужчины у ее ног. Разве не признавался Дэйн, что она – его свет? Она и впрямь станет светом и мудростью, величием и силой, однако вдали от людских глаз будет, кроме того, и единственной его слабостью. С чисто женским тщеславием Нина уже обдумывала, как слепит бога из глины, что простерлась у ее ног, бога, которому станут поклоняться все остальные. А она будет наслаждаться тем, как Дэйн вздрагивает даже от легчайшего прикосновения ее пальцев. И хотя глаза ее грустно смотрели на южные звезды, на губах играла слабая улыбка. Кто мог бы точно сказать, что это за улыбка, увидев ее в неровном свете костра? Улыбка триумфа? Осознания своей силы? Нежного покровительства? А может, просто любви?

Нина что-то тихо сказала Дэйну, он поднялся на ноги и со спокойной уверенностью обнял девушку. Она склонила голову ему на плечо, чувствуя, что под защитой его руки готова бросить вызов всему миру. Это ее Дэйн, со всеми достоинствами и недостатками. Его сила и храбрость, дерзость и безрассудство, врожденная мудрость и природная смекалка – все теперь принадлежит ей. Когда они вышли из круга красноватых отблесков костра под серебристые лунные лучи, Дэйн склонил голову, и Нина увидела в его глазах мечтательное опьянение, бескрайнее блаженство от того, что к нему приник ее стройный стан. Так, бок о бок, прошествовали они подальше от света, к тенистой опушке леса, готовой сберечь их счастье под сенью своей царственной неподвижности. Их силуэты растаяли в игре света и тени у корней огромных деревьев, но нежный шепот еще долго плыл через пустоту поляны, становясь все тише, тише, пока не замолк совсем. Стих полночный бриз, издав последний, полный безмерной скорби, вздох, и в наступившей тишине земля и небо внезапно замерли в грустном раздумье о слепоте людской любви.

Медленно вернулись они к огню. Дэйн соорудил для Нины подстилку из сухих ветвей, усадил, а сам, устроившись рядом, положил голову ей на колени и блаженно коротал пролетающие часы. Их голоса взлетали ввысь и стихали, то ласковые, то оживленные, пока они обсуждали свою любовь и свое будущее. Время от времени Нина парой искусных фраз задавала тон мыслям Дэйна, и его счастье рвалось наружу потоком слов – страстных и нежных, задумчивых и грозных – в зависимости от настроения, которое она вызывала. Он рассказывал ей про свой родной остров, где не знали ни мрачных лесов, ни илистых рек; вспоминал спускавшиеся уступами поля, чистые журчащие ручьи со сверкающей водой, бежавшие со склонов огромных гор и несшие жизнь посевам и радость земледельцам, острый пик, одиноко стоящий над опоясывающими его деревьями и знающий все секреты проплывавших облаков и живущего на нем таинственного бога, покровителя семьи Дэйна; описывал просторные горизонты, расчищенные яростным ветром, который свистел над сверкающими вершинами; рассказывал про своих предков, в незапамятные времена завоевавших остров, правителем которого он когда-нибудь станет.