Изгнанник. Каприз Олмейера

Мир тех, кто его так уважал, был для него единственным миром, потому что пределы нашей вселенной определяются кругом наших знакомств. Вне пузыря похвал и укоров со стороны знакомых для нас ничего не существует, за спиной нашего последнего знакомого простирается бескрайний хаос, стихия смеха и слез, до которых нам нет никакого дела. Эти смех и слезы неприятны, зловредны, нездоровы, низки, потому что воспринимаются как неполноценные ушами, не привыкшими к чуждым звукам. Для Лингарда, человека простого, все окружающее тоже выглядело просто. Он мало читал. Книги редко попадали ему в руки, у него было слишком много работы – прокладывать курс, заключать сделки, а еще, подчиняясь инстинктивной тяге к филантропии, устраивать жизнь подвернувшихся беспризорных существ. Он помнил уроки в воскресной школе родной деревни и проповеди одетого во все черное пастора из Миссии рыбаков и мореплавателей, чей швертбот сновал под шквальным ветром пополам с дождем между каботажными судами, из-за непогоды застрявшими в заливе Фалмут-Бей. Эти картины детства навсегда врезались в память Лингарда. «Я не видывал попа умнее, – не раз говорил он, – и человека, который бы лучше его управлялся с ялом в любую погоду». Вот какие институты огранили его юную душу, прежде чем он отправился на знакомство с большим миром на борту шедшего южным курсом парусника. Лингард был необразован и весел, тяжел на руку, чист сердцем, неразборчив в выражениях; он отдал себя морю, и море стало его домом, подарило достаток. Оглядывая свой жизненный путь – от капитана корабля до владельца судов и капиталов, которого уважали везде, где бы он ни появился, и называли Раджа Лаут, – он сам удивлялся и восхищался своей судьбой, представлявшейся его неискушенному уму величайшей диковиной в истории человеческого рода. Собственный опыт казался ему бескрайним и непререкаемым, допускавшим всего один вывод: жизнь – простая штука. В жизни, как и на море, есть только два пути – правильный и неправильный. Здравый смысл и опыт указывают правильный путь. Иного пути держатся одни дураки да увальни, он ведет к потере рангоута и парусов, а то и к кораблекрушению, а в жизни – к потере денег и осмотрительности или болезненному тычку в зубы. Лингард не видел смысла держать зло на негодяев. Его раздражало только то, чего он не понимал. К человеческим слабостям он относился с презрительной терпимостью. Его ум и удачливость не нуждались в доказательствах – чем еще можно было объяснить такой жизненный успех? Лингард любил наводить порядок в жизни других людей и по этой же причине не мог удержаться, вопреки морскому этикету, от вмешательства в действия старпома, когда команда устанавливала новую стеньгу или выполняла другую «серьезную работу». Он был докучлив, но в то же время скромен. Если он и знал кое-что лучше других, то не стремился этим хвастать. «Пинки судьбы научили меня уму-разуму, мой мальчик, – говаривал он. – Лучше послушай совета человека, наделавшего в свое время много глупостей. Давай еще налью». «Мальчик» как правило принимал выпивку, совет и ту помощь, которую Лингард считал своим долгом оказать, что еще больше укрепляло мнение капитана о себе как о честном человеке. Капитан Том ходил от острова к острову, неожиданно появлялся в самых разных местах, улыбающийся, шумливый, верный своему образу, хваля или критикуя, но повсюду встречая радушный прием.

Сомнения и горечь неудачи старый моряк познал только после своего возвращения в Самбир. Вид «Вспышки», намертво севшей на рифы в северной части пролива Гаспар в зыбком свете пасмурного утра, потряс его до глубины души, а удивительные новости, которые он услышал по приезде в Самбир, окончательно расстроили. Много лет назад, движимый жаждой приключений, он на свой страх и риск с превеликим трудом обнаружил и промерил вход в устье этой реки, где, по сообщениям местных жителей, малайцы строили новый поселок. В то время он, несомненно, больше думал о личной выгоде, однако, встретив теплый прием у Патололо, вскоре полюбил местного правителя и его народ, советом и делом помогал им и, хотя никогда не слышал об Аркадии, мечтал о подобной счастливой жизни в этом маленьком уголке мира, который считал своей вотчиной. Укоренившееся, незыблемое убеждение, что только он, Лингард, знает, что лучше для местных жителей, было вполне в его характере и не так уж далеко от истины. Он пообещал осчастливить местных, желали они того или нет, и не отступал от своего слова. Торговля принесла новому уделу процветание, а страх подвернуться под горячую руку капитана обеспечил порядок на многие годы.