Изгнанник. Каприз Олмейера

За четыре дня добровольного заточения из Самбира, внешнего мира, который так внезапно и безвозвратно выскользнул у него из рук, пришли два сообщения. Первой прибыла записка Виллемса, состоящая всего из нескольких слов, нацарапанных на листочке, вырванном из маленького блокнота. Второе послание было написано аккуратным каллиграфическим почерком Абдуллы на большом листе тонкой бумаги, завернутом в кусок зеленого шелка. Смысла записки Виллемса Лингард не понял. В ней говорилось: «Давайте встретимся. Я не боюсь. А вы? В.». Капитан в ярости порвал ее, но, прежде чем клочки грязной бумаги успели опуститься на пол, гнев улетучился и сменился другой эмоцией, заставившей Лингарда встать на колени, собрать обрывки записки, соединить их вместе на коробке хронометра и надолго задуматься, словно надеясь разгадать ужасную загадку по одному лишь почерку. Письмо Абдуллы он прочел с бо`льшим тщанием и спрятал в карман. Оно тоже вызвало у него гнев, который, улетучившись, оставил вместо себя почти покорную, почти изумленную улыбку. Пока оставался хоть какой-то шанс, Лингард не собирался отступать. «Надежнее всего не покидать корабль, пока он на плаву, – гласило одно из его любимых изречений. – Надежнее и правильнее. Бросить корабль, когда обнаружилась течь, нетрудно, но глупо. Очень глупо!» И все же ему хватало рассудительности, чтобы признать себя побежденным в безвыходном положении, оставаться мужчиной и не роптать на судьбу. Когда Олмейер поднялся после обеда на борт, Лингард молча сунул ему письмо Абдуллы.

Зять капитана прочитал его, молча вернул и облокотился на гакаборт (они стояли на палубе). Понаблюдав немного, как вода обтекает руль, он, не поднимая головы, сказал:

– Вполне достойное письмо. Абдулла выдает вам мерзавца с потрохами. Я же говорил, что Виллемс быстро им надоест. Что вы намерены предпринять?

Лингард кашлянул, переступил с ноги на ногу, решительно открыл рот, но долго ничего не говорил, потом наконец пробормотал:

– Черт меня побери, если я знаю.

– Надо что-то уже делать, и побыстрее.

– К чему спешить? Он не может убежать. Насколько я могу судить, теперь он зависит от моей милости.

– Да, – задумчиво произнес Олмейер, – и он ее не заслужил. Абдулла, если очистить письмо от всех комплиментов, намекает: «Избавьте меня от этого белого человека, и мы будем жить мирно, делясь доходами от торговли».

– И ты ему веришь? – с возмущением спросил Лингард.

– Не совсем. Хотя я не сомневаюсь, что некоторое время мы будем вести торговлю сообща, пока он все не подгребет под себя. Ну так что вы намерены делать?

Олмейер поднял голову и удивился, увидев перекошенное лицо Лингарда.

– Вам нехорошо? Что-то болит? – спросил он с непритворным участием.

– Последние несколько дней я чувствовал себя странно, но ничего не болело.

Лингард несколько раз стукнул себя по широкой груди, громко харкнул и повторил:

– Нет. Ничего не болит. Еще парочку лет протяну. Однако все это, что ни говори, очень меня тревожит.

– Вам надо беречь себя, – сказал Олмейер и после паузы добавил: – Вы намерены встретиться с Абдуллой?

– Не знаю. Нет пока. Время еще есть, – нетерпеливо ответил Лингард.