Изгнанник. Каприз Олмейера

– Скажи ей, чтобы уходила, Виллемс. С меня хватит.

– Хорошо, капитан Лингард, – спокойно ответил Виллемс, – она вас уже отпустила, но вы стоите на ее волосах. Уберите ногу, а то она не может подняться.

Лингард отскочил в сторону и быстро обернулся. Аисса села и закрыла лицо руками. Медленно повернувшись на каблуках, он взглянул на Виллемса. Тот держался очень прямо, но нетвердо стоял на ногах и топтался на месте, как пьяный, пытающийся удержать равновесие. Понаблюдав за ним некоторое время, Лингард в злом раздражении крикнул:

– Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Виллемс двинулся к нему. Он шел медленно, покачиваясь на каждом шагу, прижимая руку к лицу и потом глядя на ладонь с близкого расстояния, словно прятал в ней какой-то маленький предмет, который хотел рассмотреть в тайне ото всех. Он бесцеремонно вытер руку о куртку, оставив продолговатое смазанное пятно.

– Геройский поступок, что и говорить, – сказал Виллемс.

Он остановился перед Лингардом, все еще машинально потирая ушибленное лицо. Один глаз уже затек из-за распухшей щеки. Он обтирал руку всякий раз о новое чистое место на куртке, отчего белая хлопчатая ткань быстро покрылась бесформенными уродливыми кровавыми пятнами. Лингард ничего не отвечал и лишь следил за его действиями. Наконец Виллемс перестал вытирать кровь и опустил руки. Кожа на его лице одеревенела под коркой подсохшей крови, и он напоминал оставленное для устрашения пугало – загадочную фигуру, сплошь покрытую жутковатыми символами смертельных знамений. С трудом ворочая языком, Виллемс с укором повторил:

– Геройский поступок.

– Выходит, – горько сказал Лингард, – я был о тебе слишком хорошего мнения.

– А я о вас. Разве вы еще не поняли, что я мог бы легко убить этого болвана и дотла сжечь все имущество, сровнять факторию с землей? Если бы я захотел, вы бы не нашли и кучки золы. Я мог все это сделать. Но не сделал.

– Ты… не смог. Тебе не хватило духу, мерзавец!

– Какой смысл обзываться?

– Верно. Для твоей подлости еще не придумали нужные слова.

На короткое время восстановилась тишина. Уловив интонации ссоры, Аисса встала с земли, на которой сидела в скорбной, потерянной позе, и подошла к мужчинам. Она в готовности замерла поодаль, отчаянно напрягая ум и шаря рассеянным взглядом по сторонам, силясь во что бы то ни стало разгадать значение фраз, произносимых на иностранном языке, потому что эти загадочные слова, складывавшиеся из неожиданных, незнакомых, диковинных звуков, несли в себе зловещий, роковой смысл.

Виллемс не сразу отреагировал на выпад Лингарда и лишь сопроводил его ответ движением руки, словно отправляя его в компанию к остальным теням прошлого, после чего сказал:

– Вы меня ударили, оскорбили…

– Оскорбил! – выпалил Лингард. – Кого? Чем тебя можно оскорбить… тебя, кто…

Он подавился негодованием, замолчал и сделал шаг вперед.

– Легче! Легче! – спокойно проговорил Виллемс. – Я не намерен драться. Вы до сих пор не поняли? Я и пальцем не пошевелю.

Он произнес эти слова с расстановкой, слегка кивая, словно ставил точку после каждой фразы. Правый глаз широко открыт, левый почти скрылся за распухшей щекой, из-за которой лицо выглядело скошенным на одну сторону, как в вогнутом зеркале. Мужчины стояли друг против друга: один высокий, легконогий, с побитым лицом, второй – тоже высокий, но тяжелый и угрюмый.

– Если бы я захотел причинить вам зло, – продолжал Виллемс, – или уничтожить вас, то мог бы легко это сделать. Я простоял на пороге достаточно долго, чтобы успеть выстрелить, а вы знаете, что стреляю я метко.

– Ты бы промазал, – уверенно заявил Лингард. – Потому что на земле есть такая штука – «справедливость» называется.

Слетевшее с собственных губ слово смутило его, как неожиданный, неопровержимый упрек. Гнев оскорбленной гордости, гнев оскорбленного сердца вышел вон вместе с ударом, не оставив после себя ничего, кроме ощущения безмерной гнусности, чего-то неясного, отвратительного и жуткого, надвигающегося со всех сторон, каких-то происходящих над головой смутных, тайных движений, будто в темном, огромном, зловещем пространстве вокруг него кружила стая убийц. Да и есть ли она на земле, справедливость? Лингард смотрел на стоявшего перед ним человека так пристально и долго, что тот как будто сделался прозрачным, превратился в зыбкий туман, одной лишь формой напоминавший человеческую фигуру. Не унесет ли его без следа первым же порывом ветра?

Звук голоса Виллемса заставил его вздрогнуть.

– Я всегда вел благонравную жизнь, и вы это знаете. Вы всегда хвалили меня за мое постоянство. Вы знаете, что я никогда не крал, хотя, возможно, подозревали. Я всего лишь взял взаймы. И вам известно, как много я уже вернул. Я просчитался. Но и вы войдите в мое положение. Мне немного не повезло в личных делах, у меня появились долги. Разве мог я унизиться в глазах всех тех, кто завидовал мне? Но теперь это в прошлом. Я ошибся и заплатил за свою ошибку. За свой просчет.

Лингард, онемев от удивления, опустил взгляд, глянул на голые ноги Виллемса. Поняв, что Виллемс замолчал, он ровным голосом повторил:

– Просчет…