Изгнанник. Каприз Олмейера

Девочка понимала, что вслед за уплывающим костром уходит и вся ее прошлая жизнь. Теперь она пленница – в дальних краях, у чужих людей в новом, непонятном и, скорее всего, опасном мире. Четырнадцати лет от роду, она сознавала свое положение и пришла к выводу, единственно возможному для малайской девушки, стремительно зреющей под жарким солнцем и сознающей свою притягательность, о которой так часто слышала лестные отзывы храбрых молодых воинов из команды отца. Неизвестность пугала ее, в остальном она приняла свою судьбу, по обычаю своего народа, достаточно спокойно. Та даже казалась ей довольно естественной – разве она не дочь воина, захваченная в плен во время битвы, и разве не должна она в таком случае по праву достаться победившему радже? Даже очевидная доброта грозного старого моряка росла, по ее мнению, из его восхищения пленницей. Это льстило ее самолюбию и смягчало муки случившейся с ней беды. Возможно, знай она о высоких стенах, тихих садах и молчаливых сестрах монастыря в Самаранге, куда вела ее судьба, она бы искала смерти взамен того ужаса, каким стало для нее будущее заключение. Но в воображении своем она рисовала картину, типичную для малайской женщины: чередование тяжелой работы и яростной любви, интриги, золотые украшения, домашнее хозяйство и то колоссальное, хоть и скрытое влияние, которое является одним из неотъемлемых прав женщины у полудиких народов.

Однако участь девушки в руках старого морского волка, ведомого порывом души, приобрела странную и гнетущую для нее форму. Она тяготилась всем: несвободой, учебой, чужой верой, – всей своей новой жизнью, скрывая ненависть и презрение под маской молчаливой покорности. Она легко овладела чужим языком, но в непривычной религии, которой учили ее добрые сестры, поняла очень мало, быстро заучив только самые суеверные моменты. Она кротко и ласково звала Лингарда отцом во время его коротких и бурных визитов, будучи уверена, что капитан – огромная и страшная сила, которую следует всячески умилостивить. Разве не он ее повелитель? И на протяжении этих долгих четырех лет она лелеяла надежду увидеть в его глазах расположение к ней, чтобы в конечном счете стать его женой, советчицей, подругой. Мечты эти были разбиты «указом» Раджи Лаута, даровавшим Олмейеру богатство, на которое тот так надеялся. Одетая в ненавистное европейское платье, привлекшая внимание всего батавского общества, юная новобрачная стояла перед алтарем рядом с незнакомым хмурым белым юношей. Олмейеру было противно и очень хотелось сбежать. Лишь вполне оправданный страх перед свежеобретенным тестем и забота о собственном благополучии удержали его от скандального шага. Однако произнося клятву верности, он уже прокручивал в голове планы, как в более или менее обозримом будущем избавиться от малайской красавицы. Она же усвоила из монастырского воспитания достаточно, чтобы понять, что по законам белых станет Олмейеру подругой, а не рабыней, и решила вести себя соответственно.

Поэтому, когда «Молния», нагруженная материалами для строительства нового дома, отчалила от пристани Батавии, увозя юную пару на неизведанный Борнео, на ее палубе царило гораздо меньше любви и счастья, чем Лингард когда-то хвастливо обещал друзьям на верандах разнообразных заведений. Сам моряк, однако, был совершенно счастлив. Он исполнил свой долг перед приемной дочерью. «Понимаете, ведь это я сделал ее сиротой», – бывало, повторял он перед разношерстной аудиторией портовых бездельников – внушительно и так часто, что это вошло у него в привычку. «И вот пришла пора поправить дело!» – добавлял он теперь и, словно в доказательство своих слов, лихорадочно торопил строительство на реке Пантай. Жилище для молодой семьи, склады для торговли, которой будет заниматься Олмейер, пока он, Лингард, целиком отдастся некой загадочной деятельности, о которой он говорил лишь намеками: мол, связано все с золотом и алмазами, таящимися в глубине острова. Олмейер также пребывал в нетерпении. Знай он, что его ждет, поумерил бы азарт и надежду, с которыми наблюдал, как последнее каноэ Лингарда скрывается за поворотом реки. Отвернувшись от нее, Олмейер оглядел прелестный новый дом и просторные склады, старательно возведенные армией китайских плотников, новую пристань с теснившимися вокруг торговыми лодками и задохнулся от восторга, ощутив, что мир принадлежит ему.

Однако мир нужно было сперва завоевать, и бой этот оказался не таким легким, как поначалу представлялось Олмейеру. Очень скоро ему пришлось понять, что он – нежеланный гость в этом уголке суши, центре жесточайших интриг и яростной конкуренции, куда забросили его Лингард и собственное слабоволие. Арабы тоже нашли реку, основали торговый пункт в Самбире и не желали терпеть рядом с собой никаких соперников. Из первой экспедиции Лингард вернулся несолоно хлебавши и тут же отбыл во вторую, истратив всю прибыль на снаряжение этих загадочных походов.