Изгнанник вечности

— Тассатио… Значит, это не просто легенда… — проговорила Танрэй, не сводя глаз с глиняной женщины, о существовании которой он давно уже забыл, когда-то побеседовав с нею во время лепки по памяти и найдя для себя ответы, которые в его фантазии якобы произносило творение.

— Это просто легенда! — прервал ее Сетен, не желая, чтобы она развивала эту тему и воображала себе несуществующее. — А вот это, — он обвел руками комнату, — просто жизнь. Не будем путать небесные сферы и навоз под ногами.

— Но зачем эта жертва?! Почему ты — экономист? Ты же талантливейший скульптор! Ты сам поддерживал меня в моей профессии, а чем они различаются по своей направленности?!

Он искоса поглядел на нее — возмущенную, даже негодующую. На лице ее почти не осталось веснушек — они таяли и пропадали с каждым днем. Танрэй похорошела и теперь стала не просто смазливой куколкой, как прежде, а созданием, источающим свой собственный внутренний свет. И Сетену была известна причина этих изменений — она сейчас ворочалась и потягивалась в ее располневшей утробе и время от времени порхала у нее за плечом, словно любуясь своей будущей матерью. Таков был Коорэ. Он не мог иначе, этот чудесный мальчишка, преобразовывавший мир одним лишь присутствием в нем собственной души. Жаль, что Танрэй ничего этого не видела и не знала, а Ормона изводилась от бессилия и навсегда разрушенных надежд…

— Таких талантливых — в ряд по три штуки на два лика… — фыркнул Тессетен и сухо, с насмешкой добавил: — Если мы все примемся рисовать бабочек и сочинять стихи, нам придется несладко в этой грубой реальности. Ты присядь. Вон есть чистая скамейка, и ты не запачкаешь свою красивую белую юбку.

Танрэй уселась и расправила складки на подоле легкого светлого платья. Закатный луч освещал ее рыжие волосы, и паутинка-мотылек над нею, купаясь в теплых объятиях Саэто, из серебристой стала золотой. Жаль, не передашь такое посредством камня, гипса или глины…

— Вообще-то я пришла спросить, как там Ормона и почему так долго ничего не слышно об их поездке.

Он едва сдержал кривую ухмылку. Можно ли всерьез переживать за человека, который обрадовался бы твоей смерти? Но Танрэй не притворялась. Она умела быстро забывать обиды и не держала зла ни на кого. Вот бы всем научиться тому же… Утопия!

— Пока известно лишь то, что они долетели и что им показывают город.

— Но ведь прошел уже почти лунный цикл, как они там!

— Такие дела быстро не делаются. Да, кстати, мне удалось подсунуть ей твой плащ. Думаю, он ей пригодился в тех краях, там сейчас ого-го как холодно…

— Ты показал ей потайной карман, где можно прятать все, что угодно? — она подвигала бровью, намекая на всякие опасные острые предметы для самозащиты.

— Показал, показал, — засмеялся он. — Какие же вы все коварные!

— Да и она не за цветочками поехала. Но надеюсь, ей этот карман не пригодится. Хотя, сказать по правде, я возилась с ним почти неделю, я ведь не умею шить…

— Хорошо, так и быть, скажу. Но только тебе!

Ее зеленоватые глаза — зеленцы в них теперь стало куда больше прежнего — вспыхнули радостью, она закивала.

— Они с Солонданом сейчас склоняют тепманорийцев к ответному визиту.

Ее взгляд переменился, она захлопала ресницами:

— Как? Но… если те приедут сюда, они сразу поймут, что мы хотим их использовать! У нас же всё приходит в упадок!

— Будь честнее: пришло в упадок!

— Ну да!

Сетен промолчал. Танрэй не нужно знать некоторых вещей. Не потому, что это повредило бы ее хрупкому самочувствию, а вообще не нужно — никогда.

— Танрэй, темнеет, — напомнил он, после долгого обоюдного безмолвия, когда поскрипывал в тишине один только гончарный круг.

— Да… мне пора… теперь и правда поздно…

Женщина поднялась. Он ее не задерживал, хотя в глубине души хотел бы пообщаться с Коорэ еще — ведь главного во время их молчания она не замечала, а все это время они с «куарт» ученика говорили друг с другом, только без слов. Родившись, где-то глубоко-глубоко в сердце мальчик будет помнить эти их беседы с Учителем.

— Может быть, тебя проводить?

— Меня ждут Ишвар и Нат, — ответила Танрэй. — Они тут, неподалеку.

Дойдя до лестницы, она оглянулась:

— Что это была за статуя?

— Ты о чем?

— Много лет назад, когда мы с Алом жили в вашем доме, в Эйсетти, а вы приехали отсюда на празднование Теснауто, Ормона спросила, куда подевалась какая-то ее любимая статуя танцующей пары. Ее ведь тоже сделал ты?

Сетен только теперь ощутил, как невообразимо давно это было и с какой скоростью промелькнуло, словно дым во время урагана.

— Да… — вздохнул он, прихрамывая вслед за нею. — Это была моя экзаменационная работа по камню. Почти в человеческий рост, с ума сойти!

— Жалко, что ты разбил ее…

Он отвел взгляд:

— Я ее не разбил. Она не из глины — из мрамора — ее не так просто было бы разбить…

И он указал рукой куда-то под лестницу, в темноту. Женщина вгляделась в смутные очертания, напоминающие фигуры людей. Сетен зажег лампу.

— О, нет! — охнула она, хватаясь за сердце и теряя равновесие, он едва успел подхватить ее под локти. — Мутциорэ! И… твоя жена…