Изгнанник вечности

Сетен оторвался от созерцания воды. Напротив него, по другую сторону храмовой купели, в легком, едва заметном на теле платье стояла Танрэй. Тяжелые волосы цвета тепманорийской осени забраны обручем-гребнем и уложены на затылке в замысловатую прическу, оттягивая голову женщины назад — вот откуда эта величественная, горделивая походка! Танрэй было попросту тяжко носить на голове эту роскошную корону из собственных волос! На ногах ее — легкие плетеные сандалии в точности по форме узенькой стопы, и ровные тонкие пальцы с неприхотливым изяществом расположились на искусно вырезанной лодочке-подошве. Она смотрелась, как вдруг ожившая и сбежавшая от Тассатио его попутчица. Потому он и караулит там коридор в одиночестве…

— Да не иссякнет солнце в сердце твоем, сест… царица!

Она передернула плечами и нахмурилась:

— Десять лет назад ты сказал, что оно там уже иссякло.

— Я так сказал?!

Танрэй заколебалась, тронула пальцами висок, растерянно улыбнулась и со смущением признала:

— Прости. Мне это приснилось.

Сетен сложил руки на груди:

— Приятно, да что там — лестно! — слышать, что моя недостойная персона имела такую оказию — присниться величайшей из всех величайших, самой яркой звезде на горизон…

— Ну хорошо, хорошо, довольно, — устало попросила она, полубоком присаживаясь на перильца бортика над водой.

Искры, бегающие по поверхности, озаряли снизу лицо жены Ала, и зеленые глаза ее светились мистическим пламенем.

— Я хотел бы, чтобы ты это запомнила, царица. И этот зал, и эту купель…

Он выжидал. Перекрикиваться через водную преграду не слишком удобно, особенно если представить, что здесь кругом полно наушников, но пока лучше соблюдать дистанцию. Ведь еще не ясно, Танрэй это или какая-нибудь дрянь, морочащая головы людям, в том числе и ему. Вот откуда, к примеру, у солнышка-сестренки такие ядовито-зеленые глаза? И с каких пор у нее появилась столь вызывающая манера одеваться? Посмотришь на ее фигуру, едва прикрытую этими тонкими тряпочками — фигуру идеально сохранившуюся с юности, явно тренированную и старательно ухоженную любящей служанкой, — и все внутри переворачивается, дыхание занимается, а самое главное — мертвецки пьянеет рассудок… Всё это слишком сильно напоминало гипнотическое воздействие талантливого ментала.

«Полоумный трухлявый пень, — брюзгливо проворчал голос внутри, — это не у меня, это у тебя тяжелая форма паранойи. Нет там никакого ментала, нет и не было, старый ты тюлень! Это попутчица твоя, за которой, припомни, ты всегда готов был бегать, выпустив язык, с Натом наравне! Жарко здесь, не в мехах же ей ходить! В Тизэ, если ты не заметил, все одеваются так же! Глаза ему не понравились! А ты себя в зеркале видел последние лет тридцать?»

— Что ты хочешь найти в этом храме, Сетен?

— Кронрэй не очень-то рвется пообщаться со мной — вот я и зашел сюда посмотреть, что было у него на душе, когда он строил этот храм.

— И я его понимаю, — отрезала она с удивительной для нее резкостью. — С тобой вряд ли захочет пообщаться кто-то, кроме меня. Уж слишком хорошо все помнят, как ты предательски ушел тогда и увел с собой едва ли не сотню дееспособных мужчин общины! Зачем вы здесь, Сетен? Откуда вы?

— Почему же ты не подойдешь, прекраснейшая?

Она пропустила его вопрос мимо ушей и с настойчивостью повторила:

— Так что же?

— У наших картографов тот полуостров, откуда нас несут проклятые силы, изображался в виде ножки карлика, баламутящего Серединное море. Мне очень нравится то место, мне хотелось бы там родиться и жить… когда-нибудь, в другой раз. Только я уже и не вспомню, как звался он. Память, знаешь ли, подводит на старости лет…

Танрэй вгляделась в него и рассмеялась:

— Ты себе льстишь. Судя по тому, как вы играете в жизнь, старость вам, мужчинам, не грозит никогда. Даже в пятьдесят.

— А почему ты меня не спросишь о чем-нибудь другом? О том, например, что с нами произошло за эти годы? Где твое женское любопытство, сестренка?

Желания врать ей у него не было никакого. Вместо этого Тессетену вдруг невыносимо захотелось заставить Танрэй еще раз улыбнуться, по-настоящему улыбнуться, не в насмешку над ним, однако жена Ала не поддавалась. Внешне она осталась все той же девчонкой, что и десяток лет назад, но в сознании годы взяли свое. И правительница продолжала говорить о том, что не давало ей покоя:

— Там же, где та ночь и семьдесят три воина, уведенные тобой.

— А-а-а… Всё то же… обида, огорчение… Жаль. Я думал, мы сможем найти с тобой общий язык и нам будет о чем поболтать после стольких лет разлуки… Не перебирая проступки друг друга, словно на заседании суда.

Он повернулся и направился к ступеням.