Изгнанник вечности

— Сетен! Постой! Нам в самом деле нужно поговорить с тобой, но конечно же — не здесь!

Танрэй поднялась с перилец и, обойдя бассейн по периметру, нагнала его:

— Сегодня вечером, в Тизском дворце, на моей половине.

— И где там «твоя половина»? — насмешливо переспросил Тессетен. — Дворец большой…

— Тебя проводят.

Она искала его взгляд.

— Я пошутил. Я найду тебя в любом месте нашего дряхлого синего шарика, сестренка. Не нужно никому меня провожать.

Тогда она шепнула:

— Смотри! Сейчас это произойдет!

И он невольно взял ее за руку, и Танрэй слегка подалась к нему, на самом честном из существующих языков выказывая свои истинные чувства, и все вдруг изменилось в храме.

Ослепительный поток ударил сверху, из-под крыши, ниспадая в бассейн. Вода озарилась, золотой столб распался на тринадцать лепестков лотоса, покачивающихся на стенах зала. А внутри солнечной колонны порхали тысячи лучезарных мотыльков, созданных посредством игры теней и света.

— Видишь? Это в память об Учителе, — все так же шептала Танрэй, чуть привставая на цыпочках, чтобы быть ближе к его уху.

Ощущая ее так непривычно близко, что слышно было сбивчивое дыхание и стук сердца, Сетен едва заметно провел большим пальцем по спрятанной в его ладони маленькой и горячей кисти собеседницы. Она отстранилась, замерла, румянец бросился ей в лицо, с которого куда-то с давних пор и навсегда пропали все ее озорные конопушки, а в уголках глаз появилось несколько едва заметных морщинок. Нет, он почувствовал бы чужую женщину, будь это самозванка. Разве смог бы кто-то повторить этот зов попутчицы, которому теперь совершенно уже не хотелось противиться?!

— Уже теплее, — пробормотал он в ответ на издевательский смешок, слышный только ему.

— Что? — переспросила Танрэй, но вместо ответа он просто поцеловал ее запястье, а она, едва переведя от смущения дух, заговорила еще живее: — Я говорю, что вот это случается каждый год, в день, предшествующий Восходу Саэто.

— Ты странная женщина, — провожая взглядом гаснущее в бассейне наваждение, вымолвил тот. — Любая на твоем месте первым делом назвала бы другой праздник — ведь завтра твоему сыну исполнится одиннадцать лет.

Она изумленно покачала головой:

— Ты помнишь…

— Да уж еще бы не помнить.

— И помнишь, что сказал мне, когда я умирала?

— Нет. Когда ты умирала, надо было сказать что-то, я и сказал первое, что пришло в голову. Не помню, что…

Кажется, ее это задело, и она высвободила руку. Но он в самом деле не помнил, что наплел ей тогда! Он вообще с трудом вспоминал тот безумный период их кочевой жизни. Но, в конце концов, к чему обижаться — уловка ведь сработала, и она не умерла.

— Коорэ не любит свой день рождения. Он жалеет, что родился в день гибели Оритана. Мы никогда не отмечаем теперь ни Восход, ни его рождение — у нас это день траура, Сетен.

— Да вы рехнулись! — возмущение забурлило в нем: как она могла позволить сделать трауром день рождения Коорэ?! Что за власть имеет над ней Ал? — Вы все здесь рехнулись! Почему молчит Кронрэй и притворяется глухим? Почему уехала Афелеана? Или ты тоже будешь это скрывать?

— Я знаю только, что она сильно повздорила с Алом в вопросах управления, вызвала Зейтори и велела ему отвезти ее в западное поселение… Но я не смогла узнать подробности…

— А ты уверена, что она жива?

Они долго смотрели друг на друга в молчании, и в зеленых очах Танрэй вдруг засветился ужас.

— Что ты… такое… что ты говоришь?! — запинаясь, пробормотала она, а взгляд ее вопил: «А вдруг он прав?!»

Ничего более не произнеся, Тессетен развернулся и быстро захромал к лестнице. За этот год он приучил себя двигаться, как это делают бродяги, которым предпочтительнее оставаться незаметными, и при желании ничто не выдало бы в нем правителя Тепманоры. Но кривить душой перед Танрэй ему было настолько противно, что на этот раз он не стал притворяться. Стремительная, хоть и прихрамывающая походка принадлежала фондаторе Тсимаратау, это была походка властителя, а не забитого попрошайки. И он чувствовал, что пораженная страшной мыслью об Афелеане Танрэй сейчас замерла у бассейна и остановившимся взглядом провожает уходящего смутьяна, ничего не заметив и приняв все как должное. Сетен понял, что она не видит ни лохмотьев, висящих на нем, ни жуткой обросшей физиономии. Пожалуй, это была настоящая Танрэй с ее золотым и всепрощающим сердцем. Да, настоящая.

«Да, сколь и ты — настоящий полоумный пень, навязавшийся на мою голову!»

* * *

Тессетен покинул город через Тизский сад — искусственный оазис, что вел прямиком в подбиравшуюся с юга пустыню. Да, да, где-то там, много южнее этих мест, среди холмов должен был прятаться, по словам покойного Паскома, второй «куламоэно», устройство, способное переносить на любые расстояния со скоростью мысли и в то же время позволявшее человеку узнать свой собственный мир. Как — неизвестно. Просто об этом твердил Учитель. Но Учитель (Сетен теперь хорошо понимал это) мог ошибаться подобно всем остальным людям.

У большого озера в оазисе его ждали тепманорийцы.