Изгнанники, или Топ и Харри

Маттотаупа соскользнул по склону холма, обращенному к прерии, и обогнул стойбище, чтобы не напороться на собак или лошадей. Пробрался на север, как можно дальше от постов, выставленных на западе и у табуна. Самой трудной задачей было незаметно перейти через ручей. Маттотаупа полагался при этом только на свою быстроту. Он метнулся по песку, через мелководье и очутился у вигвамов. Ни один из дозорных не смотрел в сторону севера, не ожидая оттуда ни друзей, ни врагов. Маттотаупа прополз между окраинными вигвамами. Там он не привлек бы к себе внимания охраны, даже если бы его увидели. Добравшись до третьего вигвама с краю, он встал на ноги и спокойно пошел к деревенской площади и к своему жилищу – так, будто был местный.

Он отвел полог и скользнул внутрь.

Там было очень темно. Маттотаупа, явившись без малейшего шороха, прислушался к дыханию спящих, и его глаза, привыкнув к темноте, различили ложа обоих детей и матери. В очаге под золой еле теплился жар.

Дети продолжали спать, но мать Маттотаупы, сон которой становился все более чутким, проснулась. Она встала не торопясь и завернулась в одеяло из шкур. Потом бесшумным шагом подошла к очагу и чуть-чуть раздула огонь. Когда она снова выпрямилась, перед ней стоял Маттотаупа.

Теперь он мог видеть ее лицо в слабом свете очага. Волосы ее поседели, хотя она прожила на свете не больше пятидесяти лет. Она была худа; щеки впали; уголки губ опустились. Глаза казались большими, а взгляд оставался неприступным даже для горя, превосходящего человеческие силы.

– Мама!

– Сын мой.

Маттотаупа силился найти следующее слово. Он знал, что сможет пробыть здесь недолго, и в горле у него застрял комок, готовый его удушить. Мать, должно быть, чувствовала это.

– Маттотаупа, кого ты искал?

– Тебя.

– Меня?

– Да, тебя.

– Что ты хочешь мне сказать?

Из уст изгнанника вырвалось:

– Мама, я невиновен! Я никогда не предавал! Я хочу это вам доказать. Как мне это сделать, чтобы все мне поверили?

Женщина плотнее укуталась в шкуру. Теперь она долго искала подходящее слово. Губы ее пересохли, она то размыкала их, то снова сжимала. Наконец прозвучал ее голос:

– Маттотаупа, есть один путь, и он единственный.

– Мама! Есть один путь?..

– Один-единственный.

– Говори же, говори!

– Убей того, кто собирался обмануть и перехитрить тебя. Принеси нам скальп Рыжего Джима.

Маттотаупа замер и смолк.

– Сын мой! Убей его и принеси его скальп на собрание наших старейшин.

– Мама! – Это был окрик, но беззвучный, лишь сильный выдох. – Только не это. Он так же невиновен, как и я, и он стал моим братом.

Женщина опустила взгляд:

– Он твой враг и станет твоим убийцей, Маттотаупа. Убей его и возвращайся.

– Я не предавал, мама, никогда и никого, в том числе и моего брата Джима.

На это женщина уже не ответила. По ее телу прошла дрожь – как по стволу дерева под ударом топора.

– Мама…

Женщина молчала. Ее руки заледенели – как в ту ночь, когда Маттотаупа покинул стойбище, а Харка тайком последовал за ним. Должно быть, она и сама подумала об этом, потому что губы ее с усилием разомкнулись и она спросила:

– Где Харка?

– Он у сиксиков. Там он вырастет в воина.

– Врага дакота.

– Да! – воскликнул Маттотаупа, и на сей раз в его восклицании было уже достаточно звука, чтобы дети зашевелились на своих ложах.

Маттотаупа увидел, что его дочь Уинона открыла глаза.

Мать и сын стояли друг перед другом.

– Это единственный путь, – прошептала женщина. – Придешь к нам и…

– Молчи! Даже не говори об этом. Вы что, хотите сделать меня койотом и предателем, каким я никогда не был и не буду?!

Мать сомкнула губы. На какое-то мгновение она потеряла зрение и слух, не видела ни сына, ни тлеющего жара в очаге.

Она сама и Маттотаупа с ней вместе попали в заколдованный круг. Оба не слышали того, что происходит снаружи; каждый был сосредоточен на другом и на себе самом. Поэтому они не слышали ни подскакавших всадников, ни тихих голосов в деревне.

Оба вздрогнули, лишь когда распахнулся полог вигвама. Молодой, стройный воин щучкой скользнул внутрь, выпрямился и подошел к огню.

Это был Тачунка-Витко.

Маттотаупа сделал легкий поворот и воззрился на своего врага, как и тот на него.

Мать осталась неподвижно стоять у огня. Жар тлел, не потрескивая. Уинона не шевелилась на своем ложе, но ее распахнутые глаза были неотрывно устремлены на отца.

– Не здесь, – сказал наконец Тачунка. – Идем отсюда…