Изгнанники, или Топ и Харри

Маттотаупа воспринимал не все слова и не ухватывал их смысл. Кровь стучала у него в голове и не давала хода его мыслям, слух его был притуплен. И только последнее слово дошло до его сознания: «отсюда». Он должен был опять уходить отсюда прочь, из собственного вигвама, от своей матери, прочь от детей, из своего стойбища, на чужбину, в безлюдье. Его охватило отчаяние, переросшее в ярость. Припомнив, как Тачунка когда-то, размахнувшись прикладом ружья, освободился из плена, он тоже схватил свое ружье за два ствола и занес приклад вверх, чтобы одним ударом размозжить череп Тачунки-Витко. Приклад со свистом полетел вниз, но не задел врага, который успел от него увернуться. Зато Маттотаупа, захваченный инерцией мощного удара, пошатнулся вперед. И в то же мгновение сильные руки Тачунки схватили его за щиколотки и выдернули из-под него ноги. Маттотаупа рухнул, как подрубленное дерево, и глухо ударился об пол. Он почувствовал, как его опутывает лассо, но был уже без сознания, и, когда хотел защищаться, руки отказались его слушаться.

Тихо и молча он лежал лицом вниз; рот его был полуоткрыт. Уши не хотели ничего слышать, глаза не хотели ничего видеть.

Он сам не знал, как долго он так пролежал. Вокруг него что-то происходило. Говорились тихие слова, тихо сновали чьи-то ноги по полу и по шкурам. Маттотаупа закрыл глаза. Пусть тьма окружает его. Голова болела, а связанные конечности онемели.

Внезапно он почувствовал прикосновение к виску. Лоб окропила вода. Рука, пробующая пульс на его артерии, была легкой и мягкой. Маттотаупа решил, что видит сон, и подумал о своей дочери Уиноне, которую он хотел забрать к себе и которую ему нельзя было забрать к себе. Он не открывал глаза, чтобы продлить этот сон. Но тут ослабели и его путы, и он смог пошевелить конечностями. Он приподнял голову, осмотрелся и увидел свое дитя, лицо Уиноны было искажено страхом.

– Отец, быстрей, быстрей. Тачунку и Унчиду позвали в Священный вигвам. Но долго они там не пробудут. Харпстенну я отправила наружу. Беги, быстро. Не то они убьют тебя!

Маттотаупа поднялся. Он поискал глазами свое оружие, но его больше не было. Тачунка унес его с собой. Одеревенелыми движениями – так, будто его руки онемели, – он погладил Уинону по голове:

– Бедная моя девочка, Харка помнит о тебе. Если я погибну, он заберет тебя к сиксикам. Ты же знаешь, он у сиксиков, по ту сторону Миссури.

– Отец, беги! Скорее!

Маттотаупа вздрогнул:

– А ты?

– Меня Унчида защитит.

Маттотаупа нагнулся, чтобы поднять лассо, которым был связан, и прихватить его с собой. Но руки его действительно не слушались, кисти были вывихнуты в суставах. Он еще раз наткнулся на взгляд Уиноны. Глаза ее были полны страха.

Потом он действовал быстро. Выскользнул наружу под краем вигвама. Ноги ему подчинялись, и он побежал к лошадям. Он и ночью узнал в табуне лучшего из мустангов, когда-то бывших в его собственности. У него не было ножа, чтобы перерезать веревки на передних ногах коня, а пальцы не гнулись. И он присел, чтобы зубами развязать путы. Подошел дозорный, ничего не подозревая. Это был бородатый Том, которому по смене поста досталось смотреть за лошадьми. Он не мог догадываться ни о чем, что происходило в вигваме Маттотаупы, и, видимо, принял его за одного из двоих воинов, вернувшихся в стойбище вместе с Тачункой-Витко.

– Что, снова в путь? – спросил он. – Погоди, я тебе помогу.

Он распутал коня.

– Хау, – спокойно ответил Маттотаупа, – снова в путь.

Но собственные слова ранили его в сердце. Он вскочил на коня и поскакал галопом в прерию. Его парализованные кисти не мешали ему управлять мустангом, ведь индейцы делают это ногами, а уздечку используют лишь для того, чтобы остановить коня.

Было все еще темно, когда Маттотаупа пустил коня в галоп по тому пути, который проделал сюда пешком.

Вскоре он услышал за собой топот копыт. Это была погоня. Маттотаупа погнал своего коня быстрее; он наговаривал ему ласковые слова и ободрял пронзительным кличем; он вонзал пятки ему в бока. Мустанг любил своего господина, когда-то изловившего его в прерии и укротившего. Конь бежал так, словно уносил ноги от степного пожара, спасая свою жизнь. Топот погони не становился громче. А постепенно даже начал стихать. Не то чтобы мустанг Тачунки-Витко был хуже, но конь Маттотаупы долго стоял; он был отдохнувший и поэтому без усилия выиграл гонку на жизнь или смерть.

Когда животное наконец утомилось и, взмыленное, с опадающими боками, перешло на шаг, от погони уже не было и слуха. Маттотаупа спрыгнул с коня и дал ему постоять в холмистой долине прерии. Он знал, что конь теперь никуда не убежит. А сам прокрался на высоту, на которой еще вчера был с Фредом, а потом один держал дозор. Хлопковая рубашка, оставленная им там, была растерзана. Судя по следам, ее разорвали койоты, почуявшие запах крови.

Все вокруг было тихо. Утренний свет затопил прерию пучками ярких лучей. Маттотаупа опять уткнулся лицом в землю. Он не хотел видеть этот свет, эти бескрайние поля, выгоревшие за лето, потому что ему снова приходилось покидать свою родину.