Изгнанники Зеннона

Имя мамы оглушило меня до звона в ушах. До слез, которые взялись из ниоткуда.

Я не помнила, когда последний раз дядя называл маму по имени. Это было много-много лет назад. Невольно вытащив браслет из-под рукава, я коснулась неровных бусин, позволяя слезам литься.

Дядя вдруг обернулся через плечо на надзирательницу, потом придвинулся к окошку со странным лихорадочным блеском в глазах:

– Я пытался тебя предупредить. Ты ступила на узкую дорожку, Вира. Но узкие тропы никогда не приводят куда надо. Широкая, прямая дорога Закона – вот что тебе надо отыскать в своем сердце. Отыскать и идти по ней, не сворачивая.

Я недоуменно посмотрела на дядю, но тот, словно ничего не заметив, продолжил:

– Ты ведь помнишь, что означает твое имя? Верная! Исполнительная! Разумная! Аккуратная! – каждое слово звучало как удар хлыста. – Помни о своем имени, помни о том, кто ты. Ты должна быть верной, как псы Зеннона, Вира. Только верные выживают.

В глазах дяди мелькнуло какое-то непонятное выражение, но я не успела спросить, что он имеет в виду. Надзирательница сурово возгласила:

– Время!

Светло-карие глаза дяди потемнели, но он улыбнулся, а слезы одна за другой потекли по его щекам, скрываясь в усах и бороде.

– Я так виноват перед тобой, Вира. Если бы ты только знала… Я должен был дать тебе семью, должен был стать для тебя хорошим дядей. Прости, что у меня не получилось. Пусть милость Серры пребудет с тобой.

Он развернулся и ушел, не позволив мне ответить. Не позволив осознать, как в это мгновение он был похож на моего отца – вплоть до теплых, лучистых морщинок вокруг глаз.

Этот разговор словно зажег внутри меня маленький огонек. Всё, что я думала о дяде, всё, что себе представляла, теперь требовалось переосмыслить. Не в силах усидеть, я начала ходить по камере кругами.

Сухой, холодный, вечно во мне разочарованный – этот образ дяди, который я себе создала, треснул как лед по весне. Почему, почему только мы не поговорили раньше? Ведь я во всем винила его непомерную гордость.

Я пыталась вспомнить каждое слово, произнесенное дядей и сегодня, и тогда, перед помолвкой. Что, если дело было не в гордости? Что, если таким образом дядя пытался меня… защитить?

О каких таких опытах он проговорился полтора месяца назад? Что со мной в действительности не так? Я вспомнила его странные сбивчивые слова об узких тропах и широкой дороге Закона и о псах Зеннона. Что дядя пытался этим сказать?

От размышлений меня отвлек звук открываемой двери. В камеру зашла надзирательница с суровым, словно высеченным из азонита лицом. Она принесла с собой табурет и велела мне сесть лицом к стене. Я не осмелилась ни о чем спросить и села, застыв от страха. А когда услышала лязг ножниц, вздрогнула.

Она собиралась меня остричь.

Я до крови закусила губу и за всё время, что меня стригли, не проронила ни звука. Огонек, который зажегся в моей душе после разговора с дядей, начал дрожать и гаснуть. И когда я увидела на сером холодном полу безжизненную массу волос насыщенно-медного цвета – такого же, как у мамы, – волос, которыми я так гордилась, огонек окончательно потух, и я расплакалась.

Надзирательница молча прибралась и ушла, оставив меня на кровати сжавшейся в комок. У меня даже не хватило смелости провести по оставшимся волосам рукой.

Интересно, Кинна тоже остригли?

Вздрогнув, я поняла, что совсем о нем забыла, как будто Башня Изгнания превратилась в Башню Забвения. А ведь я оказалась здесь из-за него.

Нет, не из-за него. Из-за себя. Ты ведь могла просто-напросто рассказать всё как было. Он сам хотел признаться.

Нет!

И тогда ты бы пировала сейчас дома с красавцем мужем, блистала бы диадемой в прекрасных волосах, а с утра тебя бы ждала поездка на озера, а не изгнание к Теням.

Нет!

В ярости я ударила кулаком по стене.

Я не могла осудить Кинна на изгнание. Даже если он сошел с ума и сам этого хотел. Я ударила по стене еще раз, и еще, и еще, пока руку не начало саднить.

Я всё равно не хотела этой свадьбы. И даже не прочитала положенной молитвы…

Тут я села на кровати так резко, что голова закружилась.

«Если только есть хоть какая-то возможность избежать этого, прошу, покажи мне ее», – так я молилась Дее. И она меня услышала.

Я засмеялась. Сначала тихо, потом всё громче и громче, так что у меня затряслись плечи.

Да уж, какая ирония!

Я смеялась и смеялась, не в силах остановиться, пока на глазах не выступили слезы и смех не сменился рыданием. От кинувшись на кровать, я проплакала до полного изнеможения.

Не знаю, сколько прошло времени до того момента, когда через дверцу вновь просунули поднос с едой. Есть совершенно не хотелось, как и вставать, но мне были нужны силы, поэтому я всё же заставила себя умыться и съесть всё до крошки, почти не чувствуя вкуса.

В окошко, к которому я еще ни разу не подходила, проник закатный луч солнца, озарив камеру мягким светом.

Завтрашний закат окажется для меня последним.

Вздрогнув при этой мысли, я отвернулась от окна, и тут дверь открылась – надзирательница принесла ведерко с солларами. Хотя в Башне был проведен водопровод, горячей воды здесь не было.