Изгнанницы

– А, Сесил! – воскликнула дама. – А это, должно быть, мисс Стоукс? – рассеянно улыбаясь, обратилась она к Эванджелине. – Я – миссис Уитстон. Боюсь, день сегодня выдался немного суматошным. Тревор помогает Мэтью запрячь лошадей, чтобы я могла съездить в город.

– В нашем доме никому скучать не приходится, мы все здесь работаем за двоих, – заговорщицки, как будто они были старыми друзьями, сообщил девушке Сесил. – Помимо обучения детей латыни, вас в скором времени наверняка приставят ощипывать гусей и начищать серебро.

– Что за глупости! – сказала миссис Уитстон, поправляя капор перед большим зеркалом в позолоченной раме. – Сесил, не сообщишь Агнес о том, что прибыла мисс Стоукс? – И, вновь повернувшись к Эванджелине, добавила: – Агнес проводит вас в вашу комнату. – Прислуга ужинает в пять часов. Если сможете заканчивать занятия с детьми вовремя, будете ужинать с ними. У вас несколько болезненный вид, моя дорогая. Почему бы вам не отдохнуть с дороги.

Не вопрос – предписание.

Когда миссис Уитстон удалилась, Сесил, хитро усмехаясь, повернулся к Эванджелине:

– «Болезненный вид»? Ха! А на мой взгляд, вы выглядите просто великолепно. – Он стоял к ней ближе, чем допускали правила приличия.

Сердце в груди девушки бешено колотилось, порождая незнакомые ей ощущения.

– Разве вам… ну… не следует сообщить Агнес, что я здесь? И вы вроде как собирались по делам?

Молодой человек, как будто призадумавшись, постучал себя пальцем по подбородку. А затем сказал:

– Дела могут и подождать. Давайте я сам вам все покажу. Мне это будет в удовольствие. Хотите, стану вашим провожатым?

Не раз и не два потом Эванджелина спрашивала себя: насколько иначе бы все могло обернуться, последуй она тогда указаниям миссис Уитстон – или, если уж на то пошло, собственному здравому смыслу? Неужто она не понимала, что почва под ее ногами столь зыбка, что готова обвалиться при малейшей оплошности?

Ну, да что уж теперь говорить. Так или иначе, все случилось как случилось. Улыбнувшись Сесилу, девушка поправила выбившуюся из пучка прядь волос и ответила:

– Это было бы чудесно.

Сейчас, сидя в продуваемом насквозь экипаже, она сдвинула сцепленные наручниками запястья влево и осторожно погладила украшенный монограммой носовой платок, который был спрятан у нее под нижней юбкой. Пальцами одной руки обвела его едва угадываемые очертания, воображая себе, что может нащупать вышитые инициалы Сесила, вплетенные в фамильный герб Уитстонов, на котором были изображены лев, змея и корона.

Это все, что у Эванджелины осталось, навсегда останется от Сесила. Не считая, по-видимому, его ребенка, которого она носит под сердцем.

Экипаж двигался на запад, к реке. Полицейские упорно хранили молчание. Девушка очень замерзла и, не отдавая себе отчета в том, что делает, инстинктивно, просто желая согреться, придвинулась поближе к сидящему рядом констеблю. Глянув на арестованную сверху вниз, он презрительно скривил рот и демонстративно отодвинулся к окну.

Эванджелину покоробило его отношение. Впервые в жизни она столкнулась с проявлением брезгливости со стороны мужчины. Прежде девушка как должное воспринимала знаки внимания от представителей сильного пола, мелкие проявления доброты и заботы: мясник предлагал ей лучшие куски мяса, а булочник приберегал последнюю буханку хлеба.

Она с ужасом поняла, что теперь ей предстоит испить чашу до дна, на собственной шкуре испытать, каково это – удостаиваться презрения.

Ньюгейтская тюрьма, Лондон, 1840 год

Ничего похожего на эту часть Лондона Эванджелина еще не видела. Воздух, густой от дыма, выделяющегося при сжигания угля, отдавал конским навозом и гнилыми овощами. Женщины в изношенных до лохмотьев шалях праздно торчали под масляными фонарями; мужчины толпились у костров, разведенных в бочках; дети – даже в столь поздний час – шныряли через дорогу тут и там, роясь в мусоре, покрикивая друг на друга и оживленно обсуждая и сравнивая свои находки. Эванджелина прищурилась в попытке разглядеть, что же они держали в руках. Неужели это?.. Ну да, так и есть. Кости. Она слышала об этих детях, зарабатывающих гроши на сборе костей животных: их потом обращали в пепел и перемешивали с глиной, чтобы сделать из этой смеси керамику, которую леди выставляли в своих буфетах. Быть может, еще несколькими часами ранее Эванджелина и ощутила бы жалость; сейчас же она чувствовала только тупое онемение.

– А вот и он, – проговорил один из констеблей, указывая рукой в окно. – Каменный мешок.

– Каменный мешок? – Она подалась вперед, вытянув шею.

– Ньюгейтская тюрьма, – ухмыльнулся полицейский. – Твой новый дом.