Изгой

Мысли текли быстро, прерываемые приступами острой боли в плечах и на истерзанной кнутом спине. Но говорить надобно, только язык его сможет спасти от дальнейших мук.

– Ответствуют воры, а те кто честно государям московским служат говорят сразу и честно!

Галицкий дернулся на дыбе, громко зашипел от терзавшей его боли. А потому заговорил яростно и напористо, стараясь как можно больше назвать свидетелей и авторитетов, вовлечь в допросные листы множество имен – он видел, как подьячий быстро писал гусиным пером, занося на лист все сказанные им слова.

– Мне нечего скрывать своего честного имени. Я Юрий Львович Галицкий. Знатнейшего православного рода, о котором, как и о моей персоне, тебе скажут кошевой атаман войска Запорожского Низового Иван Дмитриевич Сирко и старшина войсковая, которая меня в лицо знает, как отца моего, и деда, что вере православной служили истово.

А еще знает архимандрит обители, что на Святых Горах, отец Изеиль, мой духовник и наставник, и прочие важные люди!

И меня в Москву доставили с бережением, в кошевке, по царской подорожной, как было написано в грамоте покойного царя Алексея Михайловича, да будет имя его свято, и будет он в раю находится у десницы нашего Господа Иисуса Христа, ныне и присно и вовеки веков!

Все находящиеся в пыточной машинально перекрестились, и лишь с некоторой заминкой последовал сам боярин. Короткой такой заминочкой, но заметить ее могли многие. И донести кому следует и куда надо – не все же тут боярину верой и правдой служат, в таких «конторах» обычно и «стукачей» хватает, и интриг начальственных.

Юрий всей кожей ощутил, что такого ответа от него никто не ожидал, видимо подумали, что извиваться будет, как червь раздавленный, и милости со слезами просить. А так как все перекрестились – то теперь маленькая победа достигнута.

Первая!

«Теперь посмотрим, как они против моего главного свидетеля попрут, хоть он и покойный, но для них авторитет непререкаемый! Привлекать его смело в допрос надо, супротив «царского имени» не попрут, задумаются, причем всерьез!»

– Надежа-государь приказал доставить меня с бережением, по царской подорожной – а подпись благоверного царя Алексея Михайловича видели многие, как и печать его. А сопровождал меня в дороге сотник полка слобожанского Харьковского Лобода.

Но умер наш великий государь, не смог я ему секреты рассказать о делах воинских!

Юрий дернулся на дыбе, он старался говорить быстро и напористо, а, главное, обличая и делая заранее виноватым имя пока еще не названного им врага и предателя. Теперь он знал, что ему делать и торопился высказаться, чувствуя, что разговор скоро примет иной характер.

– Но фузеи новые, для ляшских схизматиков смертельно опасные, успел я сам передать в приказ Малороссийский, через руки сотника Лободы, надеясь, что великому государю нашему о том сообщат.

И князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому, что ратями малороссийскими ведает, кошевой атаман Иван Дмитриевич Сирко фузеи секретные тоже отправил. Дабы воевода сам мог убедиться насколько они для врагов веры православной опасны будут и врагов святой Руси разить смогут!

Глава 2

Юрий старался даже не сколько говорить – он перешел на торжественный тон, глядя на немного ошарашенные лица присутствующих в пыточной людей. Видимо, тут не привыкли к таким выспренно громким речам, обычно выбивая нужные показания из сбивчивых ответов жертвы.

«Что ребята, тяжко столько народа со мной на дыбу подвесить, да еще царя-батюшку с ними под следствие подвести!

Ничего – я вас всех под «слово и дело государево» подвести всей кодлой сейчас смогу!

Но делать этого не стану – так вы сплотитесь. А потому имя вора на себя примеривать будет боярин Артамон Муравьев – злую шуточку над тобой царская грамота сыграет, которой меня выманили. Потому что нет у тебя документа, чтоб меня пытать!»

– Не о том тебя, вор, спрашиваю!

Боярин Матвеев опомнился, видимо, сообразил олигарх, куда Галицкий дознание уводить стал.

– Ты отвечай, почто в остроге, что построил, под именем брата своего молодшего спрятался, хороняка! Что тайное и злодейское в том Славянске на государя помыслил?!

Матвеев даже ногой топнул, хотя сидя в кресле такое делать было невместно. Да и неудобно. Вот только на Галицкого демарш боярина не произвел впечатления. Сейчас все силы Юрия сосредоточились только на одном – максимально очернить в глазах присутствующих самого Матвеева, подвести его, как говорится, под монастырь.

И единственным оружием у него оставался язык!

«Трудно говорить, когда боль жестоко терзает тело. Но надо – и убедительно, чтоб до копчика проняло! Это не собственные палачи Матвеева – Посольский приказ не имеет узилищ!

Да, в Малороссийском есть пыточные, но мы сейчас находимся не в Киеве, а в Москве. Это люди или Земского, либо Разбойного приказа, так что Артамон над ними не хозяин. Так что любимого пуделя Мальвины нужно на глазах людишек обляпать грязью хорошенько, да так, чтобы те на него сразу донесли куда следует».