Изгои

Вскоре оцепенение прошло, и все стали выбрасывать за борт вещи и одеяла, – весь лишний груз, но этого было мало. Беснующаяся стихия не усмирилась жалкими подачками и требовала больше жертв. Наши вещи уплывали прочь, и, наверное, другие люди на другой лодке точно так же, как и мы пару дней назад, увидят их, со скорбью проследят глазами, как чьи-то истории и жизни доживают свой век на бескрайней поверхности моря, и будут надеяться, что это участь обойдет их стороной.

Джундуб так сильно вцепился ногтями мне в руку, что я ощутила острие боли даже сквозь поток адреналина. От истощения и не прекращаемых криков испуганного детского сердца, Джундуб охрип и потерял голос. Весь его страх теперь сосредоточился в глазах, устремленных на меня. Взгляд ребенка, в котором кроме мольбы и самого чистого, тотального ужаса ничего не разглядеть; глаза, полные слез, замерших между черными ресничками, не выплаканных слез, таких же соленых, как и эта бушующая гробница.

Словно погруженная в транс, я запустила пальцы в отросшую шевелюру Джундуба, перебирая кудряшки, слипшиеся от воды, затем нагнулась поцеловать макушку, вдыхая запах молока и карамели.

Лодку закачало из стороны в сторону, и мы повалились, прижатые другими телами. Еще одна волна взмыла и обрушилась на нас, а за ней еще, и мгновение спустя я перевалилась за борт, поглощенная водой. Пузыри, шипя, прошлись вдоль моего тела и выплыли на поверхность, и я, спасенная жилетом, поднялась следом. Судорожный вдох, и меня с головой накрыла новая лавина. Паника прожгла насквозь тело и душу, отупевшее от страха сознание едва понимало происходящее, сосредоточившись на сверкающем в безумии небе, а не на собственном спасении, и только руки, управляемые инстинктами, лихорадочно искали, за что уцепиться.

Кто-то схватил меня за запястья и вытянул из смертельных объятий моря.

Я слышала свое имя, но не находила глаз, которые сковали бы мой взгляд в цепи своего внимания и не отпускали, пока раздирающая до костей паника не отступит, не оставит предательское тело – такое слабое в судьбоносные мгновения.

Наконец, я смогла различить лицо Иффы и брата, в то время, как отец пытался согреть меня. Я так дрожала, что будто бы вырывалась из его объятий. Его ладони казались горячими по сравнению с моим телом, но шквал усиливался, и все попытки папы были тщетными перед ледяным дыханием погоды.

Лодка продолжала наполняться водой и погружалась все сильнее. Упавшие вместе со мной теперь в отчаянье пытались залезть обратно. В отличие от меня, им никто не помогал, и они, цепляясь за мокрые борта, неизбежно падали. Почти что в истерике, не оставляя попыток, они брались за края лодки, и судно от этого кренилось на бок.

Тяжелые капли с гулом разбивались о море, слышался тревожный рокот грома где-то вдалеке. Волны ударялись о носовую часть лодки, и после каждого удара сердце останавливалось, и резкая боль пронзала поясницу.

Море, казалось, распалялось от собственной же ярости и становилось еще неукротимей, еще безжалостней, терзая лодку и обрушиваясь на нее, пока та в один миг с отрывистым, едва слышимым бульканьем не затонула. Крики людей соединились в один общий вопль. Захлебываясь и кашляя, мы пытались держаться наплаву.

Джундуб повис на мне, и я придерживала его железной от страха хваткой. Иффа с какой-то детской беспомощностью в глазах озиралась по сторонам, словно искала спасения, и вот-вот была готова потерять сознание. Папа подплыл к ней, пытаясь унять ее панику, но Иффа не успокаивалась, и ее судорожные вдохи были слышны даже среди оглушительной симфонии шторма.

Животный страх пропитал собой даже кости. Он стал такой невыносимый, что хотелось нырнуть и, наконец, впустить в себя море, чтобы оно больше не мучило. Эти бесконечно тянущиеся минуты, перерастающие в часы, обернулись адом, воспоминания о котором никогда не перестанут ужасать меня.

И смерть кажется не такой страшной, как сама мысль о ее приближении.

Мы продержались около часа, с последними силами удерживаясь на поверхности. Это время длилось вечность для меня. Я глядела на черное небо с едва различимыми тучами, и душа моя так измучилась, что была готова раствориться среди них. Вцепившись в запястья Джундуба, вскоре мои руки онемели от холода и неподвижности.

Когда отчаянье достигло апогея и сменилось апатией, то есть истощением не только тела, но и всяких чувств, когда рассудок настолько помутился, что уже было непонятно, мертвы ли мы или еще держимся, на горизонте забрезжил свет, и на долю секунды я решила, что это открываются врата в рай. Нас ослепило, но вскоре донесся рев мотора, а затем удалось различить лодку и фигуры людей. Невнятный голос эхом раздался среди воя ветра и шипения волн.

Отец, задыхаясь от бессилия, заговорил вслед за голосом, но слова папы были едва слышны среди какофонии борьбы стихии и человека.

– Это береговая охрана! Дети, это береговая охрана! Все будет хорошо! – закричал папа.

Лодка стремительно приближалась, и за ней появились еще несколько. Поверхность моря отражала лучи от фонарей, направленных на нас.