Изгои

Маленькие пальчики коснулись моей щеки, в попытке разбудить. Я покрутила головой, сонно пытаясь избавиться от раздражителя, но пальчики снова уперлись мне в щеку.

– Джанан, там Иффа спит.

Не открывая глаз, я рукой прощупала кровать возле себя, но там никого не оказалось.

– Где спит? – спросила я у Джундуба.

– В ванне.

Сердце несколькими безумными скачками пробудило все тело. В глазах потемнело от того, как резко я вскочила с кровати. Джундуб шел впереди. Я помню макушку брата, идущего в ванну, помню, как солнце освещало часть гостиной, одинокую качалку, еще помнящую свою старую хозяйку. Я заметила в раковине не помытую посуду, и эта картина почему-то напугала меня еще больше, чем слова брата.

Джундуб встал у ванной, прикрытой шторой. Я замерла тоже, не находя в себе сил двинуться с места. Он ждал, что я отдерну штору, но, не дождавшись, отодвинул ее сам.

– Кузнечик, – прошептала я. – Иди в комнату, ладно?

Джундуб еще раз посмотрел на ванну, прежде чем оставить нас с Иффой вдвоем.

Я села на пол, опершись о дверной косяк, и пугающе хладнокровно посмотрела на сестру, такую же бледную и холодную, как и ванна, в которой она лежала. Я внимательно оглядела ее серые губы, немного покрасневшие глаза, застывшие в вечной задумчивости, волосы, что потеряли блеск и мягкость, и синеватые прожилки, появившиеся с ее смертью.

Я оглядела ее всю и вдруг поняла: не смерть убивает человека. Это делает жизнь. Смерть всего лишь ставит точку в конце предложения, показывает, что возврата уже быть не может. Она закрывает дверь перед живым миром, в то время как жизнь не спеша подводит нас к этой двери и снимает с нее замки.

Все мы берем жизнь напрокат. Рано или поздно, но она заканчивается, как виза или вино в бокале. И неважно насколько дорогое вино, и насколько красивый бокал – все мы достигаем дна, и у всех губы узнают привкус осадка, привкус смерти.

Жизнь – это жажда, а смерть – ее последствие.

Иффа слишком сильно любила жить. Эта жажда ее и погубила.

Джундуб выглянул в проход, не решаясь зайти. Некоторое время он стоял, рассматривая Иффу, потом вдруг подбежал к ванне и коснулся ладонью ее щеки. Он отдернул руку, будто его ударило током, и сам весь отпрянул, затылком ударившись о раковину, что была за спиной. Джундуб заплакал, и я не могла понять, плачет ли он от того, что ударился, или, так же как и я, когда-то в больнице Алеппо разглядела в мальчике мертвенную неподвижность, он почувствовал от Иффы ледяное дыхание мертвеца.

Я хотела успокоить Джундуба, прижать его к себе, умоляя не плакать, но тело стало будто бы ватным. Мне было тяжело двигаться и даже дышать, и я продолжала сидеть на полу, уставившись на сестру. Ее глаза чуть заплыли и покрылись белой пленкой: она посмотрела в глаза своей смерти и ослепла, после смерть поцеловала Иффу в губы, и они стали такими тонкими, бесцветными, точно одеревеневшими.

Иффа казалась еще меньше и худее, чем прежде – совсем как ребенок, беззащитная, всеми оставленная.

Я притянула Джундуба к себе. Он повалился мне на руки, точно тряпичная кукла, забытая кукловодом.

– Иффа умерла? – от догадки лицо Джундуба в этот момент стало сплошным противоречием: глаза и брови выдавали глубокую, терзающую душу скорбь, но плотно сжатые губы говорили о ярости и обиде. Не знаю, может, он винил меня в том, что я не смогла ее защитить, а может, Аллаха, который не уберег сестру, а может, нас всех. Я не знаю, но от этого взгляда стало не по себе.

Я встала, но Джундуб остался сидеть на полу. В ванне рядом с Иффой валялись несколько пустых баночек от лекарств. Названия были мне не знакомы. Я села на колени перед ванной, бездумно глядя на эти баночки, и внутри меня рос всепоглощающий ужас.

Иффа – самоубийца. Я до сих пор не могу осознать этого. Религиозный человек во мне ужасается меньше, чем та часть меня, которая могла это исправить, могла спасти Иффу, переубедить ее.

Я снова посмотрела на сестру. Коснулась пряди волос, но от прикосновения к ее холодной шее стало дурно, и дрожь неприязни прошлась по спине. От испытываемых чувств мне стало совестно, и я закрыла глаза, пытаясь не выбежать из ванны. Я должна была попрощаться с ней.

В ее руках была фотография, та самая фотография, которую Иффа нашла среди обломков нашего разрушенного дома, та самая фотография, которую отец спас от смертельных объятий моря. Этот снимок Иффа пронесла через все наше путешествие, чтобы он стал последним, что она увидит?

Я осторожно вытащила фото из окоченевших рук сестры. Какими счастливыми мы были на этом снимке!

Джундуб еще совсем маленький, ему нет и года. Он сидит на руках у матери, цепляется за ее черный платок. Мама улыбается, смотрит в объектив камеры и придерживает Джундуба. Папа стоит между мной и мамой, обнимает нас за талию. В момент съемки, папа закрыл глаза, но тоже улыбался.