Изгой

Двери гостиной медленно открывались и закрывались от сквозняка. По дороге шел — вернее, пытался идти — Льюис; он был пьян, и благодаря состоянию опьянения и окружающей темноте чувствовал себя ни с чем не связанным в этом мире. Ему казалось, что он видит деревню и людей, спящих в своих постелях, с высоты; иногда он начинал двигаться над землей быстро и ничего не чувствовал, когда падал; с одной стороны, это было вроде бы забавно, а с другой — вроде бы и нет.

Деревня спала; за этими стенами, за окнами, на вторых этажах маленьких домов спали ее жители, они ничего не видели и не слышали в своих кроватях, в то время как могло произойти что угодно. Льюис брел посередине дороги, продолжал падать и должен был все время помнить, что ему каждый раз нужно подняться на ноги.

Он дошел до церковного двора и остановился в темноте, но церковь выделялась перед ним еще более темным пятном.

Главные двери были не заперты и открылись очень легко, когда он повернул железное кольцо на них. Чернота внутри казалась плотной и осязаемой, и он шагнул в нее. Он стоял, чувствуя прикосновение церковного воздуха, затем оперся о скамью, уронил голову и опустился на колени.

Он стоял в таком положении, с опущенной головой, и ждал. Он думал, что Бог может прийти к нему и исцелить его. Он ждал и стыдился своего ожидания, потому что Бог так и не приходил, а если бы и пришел, то Льюис, с его черным сердцем, просто не узнал бы его. И все же он продолжал с безысходной надеждой ждать, но ничего не происходило.

Он встал, продолжая опираться о спинку скамьи. Перед его глазами возникла бритва, но ее у него не было. Он не мог почувствовать, как режет свою руку. Но ему нужно было что-то такое. Он сунул руку в карман и нашел там спички.

Поджечь экземпляры Библии было легко, как и бархатный занавес позади мостков для хора, который был старым и сухим, но он не знал, как, имея только спички, заставить разгореться деревянные скамьи, поэтому вломился в кладовую в подсобном помещении и нашел хранившийся там керосин для обогревателей. Керосин загорелся легко, и его было достаточно, чтобы разлить повсюду, и он лил его на все, что попадалось на пути, и на пол и смотрел, как языки пламени бегут наперегонки и встречаются друг с другом.

Когда огонь разгорелся по-настоящему, когда он стал громадным и ничто больше не могло остановить его, этого все равно показалось мало. Крашеное дерево от жара покрывалось лопающимися пузырями лака, гигантские свечи плавились и растекались по полу. Жар выталкивал его к выходу. Но этого было недостаточно. Этого было ничтожно мало.

Уже снаружи, в ночном спокойствии, он облил керосином недвижимые могилы; от загоревшейся травы шел дым, запахло зеленью. Он попытался вывернуть надгробные камни, чтобы разбить ими руки и голову. Этого было недостаточно. Сейчас ему всего было мало, он дошел до самого конца. Он проиграл, у него ничего не осталось, он лежал на могиле своей матери и плакал, и пытался зарыться в землю, потому что по своей пьяной глупости думал, что это для него был единственный способ найти покой.

Первые люди, прибежавшие к церкви, не заметили Льюиса в темноте позади яркого огня. А когда заметили, то не подошли к нему, а сразу вызвали полицию. Он был ко всему отсутствующе безучастен.

Тепло и холод по очереди накатывали на деревню, пока холодный воздух не победил и не прихватил все вокруг жестким морозом. Церковь горела очень жарко. Оконные стекла полопались, и улица была засыпана их осколками. Замерзшая дорога заполнилась наблюдавшими за пожаром людьми, а небо тем временем уже начало светлеть. Тусклое утро, толпа и горящая церковь странным образом напоминали прошедшую войну. Люди были шокированы, они были одеты не как обычно, другими были выражения их лиц, а вид все еще пылавшей церкви, обожженной травы и закопченных могильных плит казался сюрреалистическим и отталкивающим. Сама деревня была такой же, как всегда, но в центре ее горела церковь. Это было дьявольское зрелище.