Изгой

— Я на тебя не кричу. Я отправляюсь к Кармайклам. Разберусь в ситуации и вернусь.

После этого он ушел, а Элис так и продолжала стоять. Она сама хотела, чтобы Джилберт увидел Льюиса таким, но все вышло не так, как она надеялась; он просто испугался.

При каждом вдохе ребра Кит болели, но она не думала, что есть переломы. Грудная клетка так болела у нее и раньше, там просто были синяки, и потом все проходило. Голова тоже болела в том месте, где она ударилась об пол, и от этого у нее было такое чувство, что голову переполняют слезы, которые она никак не может выплакать.

На этот раз избиение и собственное одиночество были намного хуже и несправедливее, потому что она помнила, как Льюис держал ее за руку, как обнимал ее, когда они танцевали. Он был нежен с ней, и ей хотелось поведать ему свои самые заветные тайны.

Тамсин принесла поднос с ужином для Кит к ней в комнату и, поставив его на кровать, посмотрела на сестру, что сидела согнувшись на скамейке у окна.

— О, да ты нормально выглядишь! — сказала она. — Видела мое лицо?

— Болит?

— Не особенно. Почему так вышло, что единственный раз, когда он ударил меня, ему пришлось всем демонстрировать последствия? Твоих синяков никто не видит.

Кит пожала плечами. Она не осмеливалась спросить, что случилось с Льюисом.

— Ты сейчас слаба, — сказала Тамсин. — А вообще тебе следовало бы пойти вниз и извиниться.

Она вышла и закрыла за собой дверь. Кит начала плакать, но потом остановила себя. Она набрала в легкие побольше воздуха и, задержав дыхание, посмотрела на все эти лица на конвертах пластинок, расставленных вдоль стен комнаты, убеждая себя, что они вселяют в нее мужество. После этого она заставила себя съесть что-нибудь с подноса. Там были бутерброды, блюдце с печеньем; вкус у всего этого был ужасным, но она все равно заставила себя есть, потому что всегда считала, что одна из составляющих побед в ее сражениях — это то, что она следит за собой, остается человеком и продолжает выполнять все необходимое, несмотря ни на что. Она съела бутерброд и печенье, запила это водой, а затем вернулась к окну и выбралась наружу.

Увидев приближающуюся машину Олдриджей, она нырнула в кусты, росшие по бокам подъездной аллеи. Она вытерла лицо рукой, которую испачкала, когда вылезала из окна, и на лбу остались грязные следы. Ноги ее все еще гудели от удара при прыжке на жесткую траву. Она продолжала прятаться, пока не убедилась, что ее никто не увидит, а потом пошла в деревню к полицейскому участку, чтобы узнать, сможет ли она повидать Льюиса или что-то выяснить о нем. Она знала, что ее никто не должен видеть, и рассчитывала заглянуть в окна комнат с задней стороны здания. Эти окна выходили на поле для гольфа.

Воздух по-прежнему был жарким, ноги ее царапала ежевика, в голове все еще стучала боль после побоев отца. Она знала, что ведет себя неблагоразумно. Впервые в жизни ей хотелось сдаться, ей хотелось сдаться Льюису, дать ему обнять себя и позволить себе быть слабой. Ей необходимо было снова ощутить, как Льюис обнимает ее. Она искала убежище.

Глава 9

Прежде чем отправиться наверх, Элис подождала, пока к ней вернутся силы и спокойствие.

Когда она открыла дверь, Льюис сидел на краю ванной. Он пытался промыть под краном руку и одновременно держал в ней бинт. Это выглядело очень неуклюже, и она снова увидела в нем большого ребенка. Теперь она даже не была уверена, что когда-либо видела в нем человека определенного возраста, в отличие от всех матерей. Только сама она этого, наверное, никогда не ощутит.

Когда дверь ванной открылась, он замер. Она закрутила кран и села на край ванны рядом с ним.

— Я знаю, что ты не бил эту глупую девочку, — сказала она.

Он отрицательно покачал головой и низко опустил ее, так что она не могла видеть его глаза. Она смотрела на затертые потеки крови на плитке, на кровь у него на руке, которая была темной и размазанной, но уже высохшей.

— Давай пойдем вниз и приведем тебя в порядок, — сказала она.

Внизу она усадила его в кресло возле дверей в сад, принесла таз с водой, дезинфицирующее средство и вату и взяла у него бинт. Глядя на нее, он чувствовал себя спокойным и в большей степени самим собой, но надеяться было не на что.

Встав перед ним на колени, она смывала засохшую кровь и очень осторожно вытирала кожу вокруг прямых линий порезов и тех мест, где они пересекались между собой.

— Вот этот, наверное, самый глубокий, — сказала она.

Он вытянул руку вперед и держал ее неподвижно, но пальцы его при этом дрожали. Закончив с этим, она очень аккуратно забинтовала его руку чистым бинтом и завязала его, разрезав сначала край вдоль на две части.

— Мне очень жаль, — сказал он, глядя на макушку стоявшей перед ним на коленях Элис.

— Не говори глупости.

— Это то, что ты называешь «старая песня».

Она подняла на него глаза, в ее взгляде он увидел теплоту, но потом в лице ее что-то изменилось, и она быстро опустила голову, чтобы спрятать это от него.

— Что я должна сделать? — спросила она.

— Я совсем не тот человек, которому можно было бы задавать такие вопросы.