Изгой

К вечеру, я сделал себе сзади соответствующий фон (голограмма на базе фото обычной комнаты в обычном доме в Чобане) и одел идиотский костюм с галстуком, какие носят в тех краях оппозиционные светские политики. Майор вышел на видеозвонок — у него за спиной был фон армейского командирского кунга. Клосс говорил в основном сам, а я слушал. Майор говорил, что только полгода на Васту и на этой войне, и до сих пор не привык к расстрелам.

'Одного не могу понять, — чесал подбородок комбат, — может, ты мне скажешь, доктор Фадир (это меня так звали в долине Чобан), как местный, — с чего вдруг? Откуда берется этот фанатизм? Ведь с виду такие же, как мы с тобой. Что им неймется? Чего они хотят, ради чего готовы умирать вот так бессмысленно?

Я что-то замямлил про низкий уровень образования, гонения на свободную прессу и светских политиков, оголтелую пропаганду… Майора это не убеждало.

— Я отлично, знаю, как люди умеют притворяться и делать вид, что они верят любой пропаганде, изображать из себя правоверных. Но никто не готов умирать из-за пропаганды. А эти готовы за своего бога погибать. Они настоящие как-бы…

Я неделю назад видел обобщенную справку по всем досье задержанных боевиков в Чобане с начала боев. Похоже, только я обратил внимание, это даже не выведено в отдельную графу. Из 300 тысяч задержанных почти 270 тысяч — дети из неполных семей, безотцовщина. Ты же знаешь, что на Васту безотцовщина редкость редкостная, я имею в виду именно случаи, когда отец ушел из семьи, а не погиб. Здесь таких 200 тысяч и еще 70 тысяч — прилетело таких же с других планет. Ты слышишь, доктор, залпы с улицы Пробуждения? Это мы, получается, там расстреливаем ублюдков. Они думали, что нашли здесь небесного отца, который подарил им эту долину, плодородную землю, жен… Они за это умирают.

Дальше разговор пошел с оговоркой «не для прессы», которую я свято чту. Майор — не идиот, он понимал, что вина Чобанцев за взрыв на Балате доказана не ахти как убедительно. Роль сыграло политическое желание угодить другим, более управляемым режимам на Васту, сыграли роль какие-то денежные потоки, может что-то еще… Клосс допивал вискарь, курил сигару и глядя в камеру, говорил мне: «Чертова работа, получается, я должен прибраться за ними, и перестрелять их ублюдков…»

Пользуясь «таким» доверием, я посетовал, что нет никакой инфы по обстановке в лагерях вдов, а это волнует все сообщества. Слишком много слухов о том, что женщин там унижают и калечат, используют для секс-услуг. Кому они там могут в пустыне эти услуги оказывать не известно, но слухи надо развеять чем-то внятным. Майор ответил, что это очень «закрытая тема» и военных туда не подпускают и на милю. Но в обмен на информацию о настроениях в Линдахе пообещал дать мне контакт одной бабы — «Если выжмешь из нее что-то — все твое».

Выходить мысленно из каши на Васту и приходить в себя, сидящего в комфортном кресле-трансформере на борту — всегда не просто. Какое-то время кажется, что чувствуешь вонь от канализационных ям, от грязных матрасов, тряпья и людей. Кажется, что слышишь и чувствуешь мух. От этого надо отойти, но в этот раз не давал — торчал в мыслях Клосс с его ублюдками. Я решил его смыть, разделся и пошел в ванную, залившись горячей водой с душистой пеной. Включил плавный музон и приглушил свет. Майор в поцарапанной каске, в выцветшей мабуте, все равно торчал перед глазами, рассказывая про траншеи с мертвыми искателями отца.

Я вспомнил своего отца — спокойного пофигиста, читающего газеты лежа на диване. Когда у тебя есть отец, ты с детства понимаешь, что не надо ждать от него вкладышей или сказочной земли Чобан. Понимаешь, что если бы и был где-то среди звезд Отец Небесный, то это был бы кто-то такой же — на небесном диване, с небесной газетой, и ему до тебя не менее пох, чем земному. Возможно, сейчас, продвинутый и современный небесный отец лежит и смотрит спокойно в телефоне мои новости, как в Линдахе закапывают в траншее его ублюдков.

ххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Привратница время от времени становилась уборщицей. Сейчас — очередь Черной, и она, сняв каблуки, натянув на ноги тапки, перчатки на руки, взяв в руки тряпку и мешок для мусора, воткнув в уши наушники с музыкой, пошла в зал, находившийся за столом ресепшена, за каморкой с холодильником, микроволновкой и чайником. Отдернула черные тяжелые занавески. Потянула на себя легкие, как свет, разноцветные двери, открывшиеся за занавесками, и вошла.

Огромный зал включал себя разные углы, отличавшиеся разной цветовой гаммой. Вход и середина были бордовыми. Длинная бордовая дорожка, вдоль нее красные постаменты с темно-медными табличками, на постаментах — фигуры восхитительно прекрасных людей. Статуи, сверкавшие белизной — атлетичные мужчины, прекрасные девушки, милые дети, мудрые и спокойные старцы. Они были кто в гневе, кто в страсти, кто в размышлениях, — но все улыбались, радовались своей красоте и красоте соседей, красоте жизни, которая была видна только им, где-то вне этих стен.