Изгой

Пошел, размашисто шагая вдоль этой кривой грани, глубоко проминая мокрый песок, брызгая водой, злобно глядя в неумолимое движение Звездной, не оборачиваясь на высившийся над берегом Клитор. Пройдя камышовые стены, поднырнув под лежачие бревна бурелома, пересек овраг и вышел к пустоши, увидев свой корабль — серебряное сверкающее чудо среди этой бледной беспонтовой и холодной земли.

Задал курс в никуда, временами трясло от злости и отчаяния, временами все оплывало внутри, придавливала апатия, как гиря, взгляд останавливался, я давал необходимые команды на старт, не думая, на автомате.

Там, снаружи, я наделал грохота, с ревом врубив стартовые движки. Огненный шквал накрыл все в радиусе сотни метров, выжигая в пепел траву, цветы, низкий степной кустарник. Внутри я не слышал этот грохот. Только тишина и монотонный голос Полины, отчитывавшейся за штатную работу систем, называвшей цифры давления в двигателях, силе тяги, расходе батарей, исправности корпуса и узлов. Плавно раскачиваясь, моя машина поднималась вместе с ярким раскаленным облаком огня. Оставив под собой черное пятно обожженной и вывороченной безжизненной земли, искря на солнце, корабль поднялся на двести метров, завис, и, выпустив длинный жаркий сноп огня, выстрелил вверх, полетев в синеву, набирая еще и еще подъемную скорость.

Меня размазывало по креслу, вминая в мягкую кожу сиденья и спинки, вдавливало голову в плечи, вжимало руки в подлокотники. Было больно глазам, было сложно понять, что жмет больней — гравитация или воспоминания о Черной. Или они заодно, или одно целое? Под обезумевшей тяжестью веки сами собой опускались, в закрытых глазах я видел бесформенное черное пятно на ярко-желтом фоне. Похоже было на Ее кудри на фоне золотистой высокой травы. Похоже было на ту огромную черную яму — все, что осталось от меня на земле, мой обожженный мертвый след от стартовавшего с грунта корабля.

В панелях-окнах мелькала слегка оплавленная моим огнем холодная равнодушная синева, скакали всполохи ледяных пятен — сотни разных оттенков синего. Они расплывались, переходили один в другой, пока не растворились, а я не провалился в непроглядную черноту. Студенистый синий кисель оставался внизу, удалялся и мутнел, а навстречу неслась темная бездна пустоты.

Корабль, освободившись от стартовых перегрузок, восстановил нормальную силу тяжести в салоне, я растекся в кресле, тяжко дыша, подняв глаза, смотрел в экран плазмы. Хотелось орать, ругаться, но уже было не понятно на кого. Кто виноват в этом всем? Можно ругаться, когда в событиях виден злой умысел, недобрый смысл. На кого ругаться, если смысла в событиях нет, нет никакого умысла? Просто ничего нет, и не может быть, кроме этой гребанной пустоты и черноты. И этот бесконечный полет и поиск, тысячелетнее, жизнь за жизнью, обшаривание всех уголков вселенной, изучение, наблюдение, опросы, война… этот поиск смысла. Миллиарды придурков, верящих, что есть бог и есть смысл — почему я не могу быть, как они и тоже верить? За что мне дано знать, что ничего нет? За что мне опять лететь мордой в эту пустоту?

— Ссука, ссууука!!! — рычал я, сидя в кресле, сгибаясь над столом, почти приближаясь лицом к пластиковой столешнице, — Сука ты!

Это было обращено к ней — Черной, к себе-придурку, к космосу и к его дурной бесконечности. Смотрел на бар, таивший в себе коньяк, водку и вискарь, устало осознавая, что не хочу пить. Не хочу обманывать себя алкогольной имитацией радости или хотя бы равнодушия. Зло схватив пульт, отключил имитацию внешнего обзора с ее нарисованными звездами. Выключил плазму, звук и свет, погружаясь в пустоту и тишину. Ни кайфа, ни ужаса, пустота теперь не вызвала, я быстро и без остановок несся в состояние обиды и гнева, наливаясь опять гулом, как провода ЛЭП, излучая этот звук, как трансформаторная будка. Отчаяние было, как живое электромагнитное поле, волнами било в пустоту и колыхало ее, прогоняя рябь по прозрачной, мелко трясущейся пленке-мембране, намертво отделявшей что-то от чего-то, не дававшей соединиться чему-то целому в одном времени пространстве.

Пленка тряслась, но не рвалась, я надеялся, что она отделяет меня от смерти, мысленно изо всех сил рвал ее, она только колыхалась, тянулась, прокатывалась волнами, но не лопалась. Долгое и неистовое усилие меня вымотало, я сдался и молча сидел в своем кресле, опять видя салон корабля, чувствуя, как устали сжатые челюсти, как болят пальцы рук в кулаках, как вздулись вены на висках.

Становилось спокойно, я капитулировал, не то, чтобы согласился жить дальше, но понял, что не смог сбежать. Взял пульт, включил свет, мягкую классическую музыку, плазму управления. Курс был задан без конкретной цели — просто 5 миллиардов шагов от 5-й Z Аполлона в сторону Пегаса. Желудок просил чего пожрать, но мне было противно от мысли что-то сейчас жевать, не хотелось видеть еду. Не хотелось курить. Так херово мне еще не было. Главное, некуда лететь, не о чем подумать, не с кем связаться и поговорить, нечего обсудить.