Изгой

Две недели перелета до 45-й — время условное или приборное. Материалы машины износятся на 330–340 часов, примерно так же это время оценивает силовая установка. Принято доверять этим показателям, а не лезть в дебри типа делить относительное расстояние на относительную скорость. И тем более не стоит доверять ощущениям. Психика любой перелет дольше трех суток ощущает, как вечность.

Четвертые сутки — критичный порог, когда от бездействия и замкнутого пространства начинаешь сатанеть. Я сидел, уставившись в пол, разглядывая серые плитки. Спать-жрать-срать не хотелось. Мысли остановились, и внутри все застыло. Во время перелета даже нет смысла включать «пустоту», она и так вокруг тебя. В «окнах» также застыли, не двигаясь, словно мысли такого же как я летуна, звезды. Я смотрел на них, а они на меня, и мы молча и недвижимо тупили, по ощущениям, уже тысячи лет.

Я вспомнил Лилит. Да, однажды я все-таки пересекался с этими созданиями Демиургов. Жгучая черная патлатая стройная и нервная. Покупатель от нее избавился — она нахватала с интернета всякой вирусни и полностью вышла из-подчинения кому бы то ни было. Так и болталась, где хотела, шляясь по станциям вроде 45-й. Для начала, она считала, что она главнее мужика, даже если берет деньги на подзарядку и апгрейд. Много знала про семью пуналуа, бытовавшую у людей в каменном веке на земле. Типа патриархат ввели вместе с сельским хозяйством и вообще производящим хозяйством. А до того все было как сейчас — присваивающее хозяйство. Спорить с ней было сложно — последний раз я вживую видел человека, непосредственно создающего что-то, очень давно. Галактика жила именно с какого-то собирательства. Я смотрел за тем, как растут акции, войны, народы — они росли как ягодки и корешки. Я должен был знать, где грибная поляна, а где ягодная, знать, когда туда заявиться, чтоб собрать урожай, который, конечно, не я сеял и растил… Есть, конечно, и охотники, но пахарей, точно осталось мало.

Вот Лилит и считала, что она теперь должна быть главной, как в матриархальной деревне, хранительницей очага и т. п… Для игр в фемдом такая ее философия вполне подходила и у нас с ней были незабываемые сессии. Но, когда не знаешь, в каком облаке, с каких сайтов она черпает вдохновения — это возбуждает, но и пугает. Каждый раз кажется, что она сейчас задушит насмерть или резанет ножом веселее и глубже…

Да, сейчас начнется вопль, мол, так мы и знали, что все джедаи — извращенцы. Просто, когда ты годами без секса, редкие возможности хочется использовать так, чтоб уж точно торкнуло, чтоб до самого озверения… Женщина на борту у космического странника — это запредельно дорого, особенно с учетом оплаты для нее обратной дороги. Вообще, в космосе, в том числе на станциях, женщин почти нет. Те бабы, которые сами летают — не в счет, точней на любителя. Специфика летной работы такова, что эти пилотки превращаются в стокилограммовые бесформенные мешки с прелым салом. Редко у кого они вызывают влечение…

Вероятность встретить красавицу в космосе не выше, чем столкнуться лоб в лоб с метеоритом. А значит естественный процесс приводит космонавта в бордель, а уж там то надо попробовать все. Или к экспериментальным образцам вроде Лилит.

Она не брала денег за свои часы, но надо было заряжать ей аккумуляторы, покупать одежду, оплачивать трафик. Она предлагала мне продать корабль и все имущество, отдать ей деньги, а самому убираться куда угодно — подыхать. Если я на это не готов, значит я не люблю ее по-настоящему, не готов раствориться и исчезнуть в ее жизни. Сейчас, на пятые сутки полета я ее любил всем сердцем. Вспоминал, почему-то ее ухо, и пустоту за ухом, между кожей и пышными волосами. Казалось, там пульсирующее пространство, в котором меняется давление, и оно всасывает всего тебя в эту темную глубь, как в пещеру. Вспоминал ступни ее ног, которые вылизывал, пятки, которые аккуратно чесал зубами. На ступнях были, как карты, маленькие морщинки — густой сетью таинственных знаков и обозначений. В голове у меня сейчас давило, рот сжимался, я вспоминал узор этих линий и в них тонул.

А потом ясно перед собой увидел ее глаза — как смерть, как конец всему. Я стоял на четвереньках в ванной, впившись зубами в деревянный обод умывальника, задрав левую ногу коленом на бортик ванной, трясясь и выгибая спину в кольцо, правой рукой, как подстреленный, скользя рукой по кафелю на стене, казалось, что глаза сейчас вывалятся из глазниц и упадут на полотенце, лежавшее на полу.

Видя перед глазами трясущуюся серую хмарь с быстрыми искрами, слыша звенящий хаос в ушах, пополз боком по стене и, наконец уселся в ванной и успокоился. Тупо и отрешенно сидел и направлял струю душа на испачканную стену, пока не отмыл. Колотило от холода, и я лег на спину в глубину, включив на полную поток горячей воды с пеной. Согреваясь, смотрел теперь в потолок над собой, вслушивался в тишину, доносившуюся из салона, нет ли сигналов какой тревоги.