Изгой

Я начал понимать, за чем на самом деле хакеры (а хакерами считаются программеры, которые хотят считаться хакерами, если им так удобно), за чем хакеры-программеры на самом деле вставляли нашу зондер-команду в игру. Ясно, что им нужен не какой-то вшивый босс, за которого заказчик-лох платил тысячу золотом. Босс полез не туда куда следовало. Возможно, восстание против него началось из-за этого. Но теперь полез куда не следовало рыжий психонавт. Да, нас с юности воспитывали, что программеры нам не указ, что мы свободны и галактика свободна… Программеры — обслуга и т.п. Но жизнь сложилась так, что галактика как тазом накрыта программными оболочками, а значит программеры правят этим миром. Это, конечно, не афишируется, но все, кто в курсе, смирились. Мы, джедаи, — теперь просто что-то между гороховыми шутами и безбашенными наемниками. Дон-кихоты, раздолбаи, вечные побродяги Вселенной. Мы давно не совесть мира и не духовный ориентир…

Значит, Радость хотел стырить у богов их небо… Я смотрел на бледного напуганного друга, сосавшего виски с горла, в дыму недогашенной в банке сигареты, и меня щемила тоска.

В первое лето обучения в Хомланде, в первый лагерный сбор в лесной крепости, когда мы только узнавали друг друга, познавали дисциплину и азы военного дела… Бесконечные часы строевой на огромном плацу, под круглосуточную барабанную дробь… Физо до изнеможения и очень скудный паек — туалеты сверкали белизной хлорки, так как мы никто ни разу не срали весь месяц этого сбора. Бессонные ночи в караулах, дозорах или на кухне… Постоянные вопли командиров и наказания, наказания…

Как-то в самом начале сбора наш генерал, проходя перед строем и рассыпаясь ругательствами и угрозами проорал: «И чтобы никаких самоволок, никакого бухла, никакого острова пасхи! Сгноблю, если узнаю, что опять! Отчислю сразу — в солдаты, на космобазу! В черные дыры, бл…!»

Конечно, мы обязаны были узнать, что за чертов остров пасхи такой. И узнали…

В паре километров от лагеря длинный относительно крутой, как стена, обрыв холма, не видный из лагеря, зато очень заметный со стороны реки Чаки. В этот обрыв, как в стену были вбиты целой галереей вытесанные из могучих бревен фаллосы. Любовно отшкуренные до нежной бархатистости, ярко покрашенные бежевой краской, а где надо алой или пурпурной. Яйцами, как основаниями они крепились в грунте обрыва холма. Гордо и неукротимо глядя красными макушками в небо. Под каждым этим произведением искусства были вбиты таблички с годами, когда были установлены каждый из фаллосов — от года основания Академии, исключая только два года Галактической войны, — до наших дней. Последний был обозначен прошлым годом — его вбивали наши второкурсники, а тогда такие же как мы перепуганные новенькие на первом лагере. Дальше в бесконечность шло пустое пространство. Мы (нас там было сначала пятеро) поняли, что обязаны создать нечто подобное, вбить рядом и проставить свой год.

Подключались еще ребята. По ночам, скрытно пробирались сюда, тихо (представляете, как это медленно) пилили высокую сосну. Решили голосованием, что «наш» будет тонким и длинным, и в дело пошла колючая красавица. Отпиливали ветки, ровняли рашпилем, потом шкурили, долотом выдалбливали рельеф. Как начинало светать, прятали изделие в кустах, и ползли в казарму. Лишь бы успеть раздеться и лечь в постель, чтоб на подъеме вскочить со всеми.

Очень аккуратно подтягивали к делу сообщников. Командиры что-то чухали, за нами подглядывали стукачи и их надо было обманывать. Потом наших стали ловить и допрашивать. Когда меня поймали, я сказал, что выходил в ночь из казармы курить, был приговорен к трем суткам в наряде. Одного из нас схватили сержанты в лесу и били, но пацан не сознался. Мы видели, как его увозили утром медики в лазарет. Через допросы начали таскать весь курс — кто что слышал-видел. «Отчисление», «дисбат», — потоянно слышалось из-за двери канцелярии ротного командира. Каждый раз, когда я перся в лес к нашему «Хрену Павловичу» (в честь нашего генерала Антона Павловича), трясся, если вдруг треснула ветка, или внезапно полетела сумасшедшая встревоженная птица.

Когда Палыч был готов, мы с Радостью должны были «родить» краску. Лунная ночь была некстати, но ждать часа по-темней было некогда. Мы пробрались к окнам склада, прячась от патруля. Тем самым движением Радость отжал штык-ножом штапики с окон, аккуратно, приняв на себя стекла. Мы влезли внутрь, светя фонариками, сыскали нужные цвета. Выключили фонарики и легли, пока проходил недалеко патруль. Потом вылезли с банками краски наружу. Веничком подмели за собой и на складе, и на окне, и на карнизе. Приставили стекло в окно и тихонько рукояткой штык-ножа прибили обратно штапики. Подмели за собой на асфальте под окном. Это кража, за нее реально дисбат, с этим не шутят.