Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность

«Благословенное отрочество» Уильяма Нориджского, в изложении брата Томаса, служит прекрасной иллюстрацией тезисов Арьеса, если игнорировать агиографический флёр и смотреть на факты. На восьмом году жизни мальчика отдали «в люди» – в обучение к скорнякам. «По божественному внушению» он покинул деревню, то есть родной дом и семью, поселился в городе у мастера и «редко бывал в деревне». «Так прошли годы» – «усердно отдаваясь своему ремеслу, Уильям достиг своего двенадцатилетия». Когда «омерзительный посланник евреев» стал переманивать Уильяма из мастерской скорняка якобы на кухню архидьякона, мальчик, хотя уже четыре года не жил дома и почти не бывал там, счел нужным получить благословение матери. Несмотря на «сети обмана», раскинутые лжеповаром,

…мать, движимая дурным предчувствием, сопротивлялась, благодаря своей материнской любви чувствуя тревогу за сына. […] Он просит; она отказывается, […] боясь потерять сына. Он утверждает, что он – повар архидьякона, но она не верит ему. Между нею и им разгорелась борьба, как между овцой и волком […] агнец был между ними. […] Но поскольку мальчик, увлеченный [предложением], склонялся к одному и беспрестанно молил о согласии вторую, мать, частью склоняясь к мольбам сына, частью соблазненная щедрыми посулами предателя, в конце концов вынуждена была против своей воли согласиться. Она просила, однако же, отсрочки до Пасхи; но предатель поклялся, что не может ждать и трех дней, даже и за 30 сребреников. Но мать отказалась отпускать сына и поклялась, что не отпустит его до Пасхи. Тогда предатель вынул три шиллинга из своего кошеля с намерением склонить непостоянную женщину, соблазнив ее блеском монет. […] Так деньги были предложены как цена службы невинного отрока или, вернее, как цена его крови. […] Ум матери был побежден яркостью монет, хотя материнская любовь лишь медленно уступала перед натиском искушения, и, соблазненная, наконец, сияющими кусочками серебра, она пала жертвой своей жадности. […] Нет нужды в излишних словах. Мать побеждена, и агнец отдан волку – отрок Уильям в руках предателя.

Рассказчик винит мать: как женщина, она легкомысленна, непостоянна, меркантильна и потому «продает» сына вопреки своему изначальному намерению. Рассказчик – монах, а монахи не общались (по крайней мере, не должны были общаться) с женщинами и все знания о женской природе черпали не из собственного опыта, а из трактатов других монахов. Клирики, будучи вообще основными средневековыми интеллектуалами и книжниками, были и основными идеологами средневековой мизогинии. Но здесь, кажется, дело не в женских пороках, а в принятом в то время отношении к детям. Мать как раз вполне постоянна в своем равнодушии к сыну: в восемь лет она отдала его в подмастерья, последующие четыре года почти не видела и в его двенадцать лет поменяла ему – по его же просьбе и за хорошую мзду – место обучения, работы и проживания.

Сравним рассказ Томаса Монмутского с «продажей» матерью ребенка в другом средневековом деле о насилии над детьми: