Изящный стиль работы

— А я не могу пока с вами об этом разговаривать, — мягко улыбнулся он. — Это вроде как чужая тайна, которую я поклялся хранить. И вряд ли она имеет отношение к нашему расследованию.

— Знаешь, Фримен, это подлость с твоей стороны! — возмутилась уже я. — Мы же как раз тайнами и занимаемся! И никому не скажем, если от этого не будет зависеть установление истины…

Он еще немного подумал и наконец сказал:

— Ну, хорошо. Только никому не слова, поняли? Вполне вероятно, что это можно использовать… Но если вы проболтаетесь, все кончено!

— Да мы онемеем, как задумчивые акулы, — пообещала Елизавета.

— А почему акулы-то у тебя задумчивые? — спросила я.

Образ «задумчивой акулы» никак не мог родиться в моей несчастной голове. Плавает этакая задумчивая акула и думает, кого бы ей скушать…

— Да в голову пришло, не знаю, — отмахнулась Лиза. — Фримен, ну? Что там за страшная тайна, которую мы можем использовать? Не томи, пожалуйста!

Она скорчила такую физиономию, что Фримен не выдержал и рассмеялся.

— Ну же, Фримен!

— Как раз в тот момент, когда я уже собирался уходить… Кстати, мне очень понравилась Елена Тимофеевна.

— Мы рады за тебя и за нее, — нетерпеливо кивнула Лиза. — Рассказывай дальше.

— Очень милая дама, добродушная и неглупая…

— Фримен!!!

— Ладно, ладно. Так вот, я уже собирался уходить, естественно, договорившись о новой встрече, если она будет необходима… В этот момент в дверь позвонили, Елена Тимофеевна открыла, и вошла какая-то пожилая леди вместе с девочкой. Вылитая Элла, только… Она больна. У нее, как я понял, проблемы с умственным развитием. Елена Тимофеевна воспитывает ее одна, правда, ей помогает двоюродная сестра, та самая, что привела девочку, она забирает ее к себе на время. А теперь плачьте, дорогие дамы, потому что эта девочка и впрямь оказалась дочерью Эллы Ардасовой, и ей… Догадайтесь, сколько ей лет?

— Сорок пять, — пробурчала я.

— Десять с половиной, — торжествующе выговорил Фримен.

— И что ты по этому поводу так ликуешь?

— Получается, это не от Чернышова. С Чернышовым-то она познакомилась девять лет назад.

— То есть…

Я поняла, что он имел в виду.

Эллу Ардасову могли убить именно из-за этого ребенка!

— Скажем так — этот ребенок мог быть от кого-то из наших дражайших свидетелей… — подумала я вслух.

— Умница!

— Умница-то я умница, вот только подходят оба, — проворчала я. — Потому как один уже женат, а второй постоянно женится на всех богатых девицах… Значит, оба могли быть в роли «страдальцев».

— Я думаю, это Старцев, — немедленно указала на своего подшефного Лиза. — Он просто просится на роль обманщика и убийцы…

— Но Эллин возлюбленный, надо полагать, немало способствовал ее увлечению всякими идиотами типа Кроули, — покачала я головой. — А тут просится, извините, уже мой подшефный. То есть Чеботарев.

— Или они оба, — пошел дальше Фримен. — Поскольку оба они были близкими друзьями…

— Это тем более говорит о том, что мы должны вплотную подобраться к парочке этих «славных ребят». Другого выбора у нас, похоже, просто нет.

* * *

Ирину Львовну знобило.

«Все-таки это простуда»…

Она поставила чайник и накинула на плечи пуховый платок.

На улице стояла солнечная погода, теплая, тихая, как будто не было утомительной недели с дождями, грозами — о, как Ирина Львовна боялась грозы! Как ребенок, она пряталась от молнии — если бы могла, заползла бы под кровать. И вот, пожалуйста, сейчас, когда можно было бы погулять, она самым кретинским образом простужена.

Чайник засвистел, Ирина Львовна налила чай. Сделав глоток, она почувствовала себя немного лучше — горячий чай приятно согревал ее.

«Такое ощущение, что внутри меня был лед, и теперь он растапливается», — улыбнулась она.

По радио пел Гребенщиков. Про Иванова, которому все на остановке наступали на крыла.

А у Ирины Львовны и крыл не осталось — даже наступить не на что… Только замерзшая душа.

Вот если бы был ребенок…

Она посмотрела в небеса.

Если бы, господи, у меня был ребенок. Каким бы он был?

Она прикрыла глаза.

Странно, но ребенок в ее воображении был уменьшенной копией Чеботарева. Маленький, со странной, дебильной улыбочкой. И тайной в глазах, только Ирина Львовна совсем не хотела угадать, что это за тайна.

Она боялась.

Точно так же, как и тайны Чеботарева. Будто ее ребенок мог носить в себе отцовский страшный секрет…

Внезапно до нее донесся странный звук. Словно кто-то уронил на пол тяжелый предмет.

Она прислушалась.

Нет, показалось…

В доме по-прежнему царила тишина, нарушаемая лишь радиоприемником.

Она выключила приемник, чтобы убедиться, что в мире все по-прежнему, незыблемо, царят тишина и пустота, как в склепе.

Сначала она прислушивалась, застыв у окна. Ей было немного страшно — в доме никого не было, кроме нее. И в то же время ей сейчас казалось, что это не так.

Тревога уже начала рисовать в ее воображении страшные образы.

Она осторожно, стараясь не шуметь, вышла во двор и огляделась.

Воры.

Ведь все знают, что сейчас никого не должно быть дома. Конечно, никто не рискнет пробиваться сквозь ворота…