Изяслав

Словом, и речи обнаружили, что есть две партии: старая, которая не могла забыть и простить Изяславу самоуправства, с каким он насиловал права и обычаи киевлян, пренебрегая боярами и воеводами своего отца; и новая, состоявшая из молодых да зелёных, отдавшихся князю за соболью шубу. Старая партия сторонников всё ещё была сильна и страшна Изяславу. Сначала ему казалось, что, наказав смертью или тюрьмой тех, кого считал для себя опасными по тем или иным причинам, он избавится от внутренних врагов. Однако с каждым днём он убеждался, что наказать всех невозможно, потому что все киевляне и посадники, которых ещё Ярослав посадил на места, были против него. Хотя они покорились ему из страха, но при первом удобном случае возвышали голос. Если бы не посредничество Болеслава, то между киевлянами и Изяславом произошла бы резня ещё в тот день, когда он вернулся в Киев и сел на оставленный им великокняжеский престол.

Молодые сторонники были слабы и невлиятельны, в большинстве своём это были слабовольные льстецы, покорно кланявшиеся Изяславу за соболя и гривны. Но в то же время если старики не особенно жаловали польского короля, то молодые совсем не переносили его пребывания в Киеве. Им казалось, пока Болеслав сидит в Киеве, на Красном дворе, Изяслав должен делить с ним великокняжескую власть, и что тот играет при князе роль опекуна и посредника. Дальше этого они ничего не видели.

Шутки и препирательства начались с обеих сторон, тем более что мёд, подливаемый в кубки, одних побуждал к весёлости, а у других вызывал глубоко затаённый гнев.

Отрок наливал в эту минуту мёд в чашу Варяжко; Чудин бросил на него злобный взгляд.

— Не пей, старик, — громко сказал он, желая обратить на себя внимание князя, — в Белгород не попадёшь…

— На Оболони застрянешь, — прибавил кто-то.

— Половцы схватят тебя…

Варяжко нетерпеливо разглаживал бороду и кусал усы.

— Половцы хитры, — отозвался он, помолчав. — Они знают, когда можно нападать на город… Когда в Киеве такая дружина, как вы, то они каждый день поят своих коней в Лыбеди, а вот теперь, когда в городе дружины ляшские, пусть попробуют… Небось и носа не покажут.

Вся эта перепалка очень не нравилась Изяславу, но он молчал, продолжая беседовать с королём.

Между тем Чудин старался выслужиться перед князем.

— Полно болтать, старик! — обратился он к Варяжко. — Ведь прежде у нас не было ляшского короля, а мы сражались, однако, и с Всеславом и с половцами…

— Сражались, но были биты…

Пир принимал неприятный характер для Изяслава; да и положение короля становилось двусмысленным. Приходилось заминать обострившийся разговор.

— Не меня боятся ваши враги, господин посадник, — сказал король. — У меня и со своими немало хлопот…

Затем он наклонился и по-приятельски взял Изяслава за бороду.

— Не меня, — продолжал он, — а вот кого вам надо бояться, этой умной головы!..

Изяслав усмехнулся, поняв мысль Болеслава.

— Милостивый король, — спокойно возразил Варяжко, — мы не бояться хотим нашего князя, а любить, поэтому хотим, чтобы и он нас любил.

Изяслав, пользуясь лучшим настроением присутствовавших, вызванным словами короля, со своей стороны постарался сгладить неприятное впечатление.

— Иногда и наказать не мешает, — сказал он. — Тяжело бывает наказывать, а всё-таки надо. Ты знаешь, Варяжко, что и отец мой наказывал дружинников, когда они не слушались его, а народ любил его. Когда дружина провинилась, он пригласил её на пир и задал пир кровавый… а когда до него дошла весть о злодеяниях Святополка, он пожалел о содеянном: «Жаль, что вчера я велел перебить мою дружину, теперь она как раз пригодилась бы мне».

Молодые дружинники, льстя князю, дружно закричали:

— Ты прав, князь! Кто заслужил, того следует наказать…

Старики молчали. Слова Изяслава звучали угрозою для них.

— А вас, киевляне, я позвал не на отцовский пир, — продолжал князь, помолчав. — С вами я хочу жить весело, в дружбе и любви.

Он кивком подозвал отрока, исполнявшего обязанности виночерпия, и шепнул ему что-то на ухо, чего среди общего шума не было слышно. Отрок наполнил чашу греческим вином и, поклонившись белгородскому посаднику, подал ему.

— Князь посылает вашей милости, — проговорил он.

Это было доказательством милости и прощения.

Варяжко встал, принял чашу и, повернувшись в ту сторону, где сидел князь, произнёс с поклоном:

— Если ты желаешь жить с нами в дружбе, то пусть тебе, милостивый княже, дружба будет наградою.

И он выпил чашу до дна.

Подле Варяжко сидел хмурый Вышата, он прислушивался к препирательству соседа с князем и молчал, а когда спор утих, обратился к нему:

— Ты уж чересчур лаешься с князем.

— Не по головке же гладить его?.. Не за что…

— Правда, что своих гладить не за что, но не стоит гладить и пришлецов… разве за то только, чтобы ещё гордыни прибавилось.

Не понравились эти слова Варяжко:

— А тебя какая змея ужалила? Давно ли ты порицал князя, а теперь хвалить вздумал… Разве у тебя не было глаз и ушей, разве ты не видал и не слыхал, что он проделывал с нами?

Вышата не знал, что ответить.