Изяслав

— Надоедаешь ему и дразнишь… — наконец произнёс он, — точно нарочно, что ли, злишь?..

— Я правду говорю, а больше ничего!

— Зла не исправишь злом, надо поискать чего-нибудь лучшего.

При этом Вышата засмеялся принуждённым глухим смехом.

— И плакать не каждый сумеет! — прибавил он. — Вот Люда скоро утешилась.

— Зависть в тебе кипит, — обрезал его Варяжко. — У тебя Люда на уме, а у меня родная земля да народ!

Застольная беседа сделалась веселее, хотя разговор Вышаты с Варяжко не остался без внимания со стороны Чудина. Между тем князь, чтобы окончательно сгладить неприятное впечатление от перепалки, велел позвать плясунов и музыкантов. Они вошли в сопровождении шутов и скоморохов. Вся толпа потешников подошла к князю и низко поклонилась; один из них выступил вперёд.

— Позволь, милостивый князь, потешить тебя и гостей.

Изяслав кивнул.

Так как пир подходил к концу, князь и король встали из-за стола и подошли к окнам, выходившим на рундук, где толпились музыканты. Рундук этот представлял собой род громадного балкона с навесом, где князья нередко задавали пиры своей дружине.

Прежде всего два силача попробовали свои силы. На одном из них торчал высокий колпак из тёмной материи, острый конец его свисал набок. На силаче была тонкая рубашка с полосками, короткая, выше колен. Она была выпущена поверх портов и подпоясана узеньким пояском. На ногах были кожаные лапти, подвязанные ремешками почти до колен. Рубашка у шеи и воротника была вышита цветным стеклярусом. Противник его был в лисьей шапке, а в остальном ничем не отличался от своего собрата, только стеклярусная вышивка на рубашке была другого цвета и другого рисунка.

Противники стали друг против друга и принялись острословить.

— Эй, молодец, откуда ты? — спросил один.

— Откуда? Издалека, любезный, — отвечал другой. — Оттуда, где такие, как ты, не умеют бороться, а за печью сидят да толокно едят.

— Да, угадал… я из тех… из тех, которые бьют таких, как ты…

Они подошли ещё ближе и схватились. Из гридницы послышались поощрительные выкрики:

— А, ну-ка, ребята! Кто кого? Победителю князь даст шубу и чашу мёду.

Но борьба шла вяло.

— На словах мёд едали, а на деле — что зайцы! — сказал кто-то с упрёком.

Силачи мало-помалу входили в раж и, не щадя друг друга, наносили удары.

— Эх ты, рак новгородский! Не туда попал! — крикнул один из силачей, получив полновесную пощёчину от напарника.

— Ты угадал, впрямь новгородский… Ты знаешь, что у нас в Новгороде дома каменные, а руки железные?

И как бы в подтверждение своих слов так хватил противника, что тот зашатался, однако затем подскочил и схватил его посередине туловища.

— Ай да молодец, Нехорошко! — закричали вокруг. — Дуй его, не бойся отца… чужая шкура, у тебя не болит…

Нехорошко, поощрённый этими возгласами, поднял противника, тряхнул им в воздухе и бросил на землю, так что тот застонал и не мог подняться.

Победитель снял лисью шапку и поклонился Изяславу.

— Слава милостивому князю и дружине слава! — крикнул он.

— Подать чашу мёду Нехорошко! — кивнул князь отроку. — И дать ему два соболя!

Нехорошко принял от отрока мёд, поклонился сначала князю, потом гостям.

— Во славу князя и за здоровье гостей и дружины! — возгласил он, выпивая мёд залпом.

Побеждённого подняли и унесли.

После этого князь дал знак музыкантам, сидевшим на возвышении. Их было пятеро: двое играли на охотничьих рогах, один — на гуслях и один — на бандуре; пятый держал в руках металлические тарелки.

Грянула музыка, и начались танцы: искусство плясунов предполагало не грациозность и чистоту движений, а чрезвычайную живость и весёлость, придававшие пляске характер свободных гимнастических упражнений. Гости и дружина смотрели на них с любопытством.

Одни плясуны сменялись другими, и пляска продолжалась бесконечно среди общего шума, гама, звона серебряных чаш.

Между танцами были короткие перерывы, чтобы дать отдых музыкантам; на это время их заменяли певцы.

Было уже около пяти часов утра, когда Болеслав со своими приближенными уехал на Красный двор. Изяслав с дружиною продолжал пировать.

Утренняя заря уже зарумянила край неба, когда дружина Изяслава стала разъезжаться по домам. Вышата под впечатлением услышанного на пиру возвращался домой мрачный, хмурый. Подле него молча ехал боярин Чудин. Оба направлялись к Берестову и уже спускались к Крещатику, как вдруг Чудин заговорил:

— Заметил ты, как Варяжко выслуживается перед ляхами… пьёт за их здоровье…

— Пусть его выслуживается, — процедил сквозь зубы Вышата, — пока Изяслав не придёт в себя… а он скоро опомнится!

— Конечно! — отвечал как бы нехотя Чудин. — Дело клонится к тому, что скоро мы не будем знать, кто княжит у нас на Руси — Болеслав или Изяслав?.. Всеслав бежал, а на его место беда принесла ляхов.

Наступило минутное молчание.

— Да, навёл ляхов, — продолжал, помолчав, Чудин, — на свою голову… Жрут наш хлеб, насилуют женщин, Бог весть чем ещё кончится эта ляшская дружба…

Вышата разозлился.