Изяслав

Целыми днями слонялся теперь Изяслав-отрок вокруг дворца боярина Пестослава. Когда никого вокруг не было, припадал жадным оком к щёлке в высоком деревянном заборе. Несколько раз он мельком видел боярышню. Она легко поднималась по ступенькам крыльца и скрывалась в тереме или же, наоборот, выбегала из низких дверей во двор. Простучат башмачки - и её уже нет.

Изяслав понимал, что его мечты безнадёжны. Хоть дочь Пестослава уже давно на выданье, уже скоро станут её дразнить перестаркой, хоть женихи стаями за ней не бегают, а всё же надменный боярин никогда не отдаст свою дочь Светозару бывшему кожемякину захребетнику. Но сколько отрок ни убеждал себя в этом, на другой день ноги сами несли его к забору. То, что не нравилось другим в Светозаре - её бледность и хрупкость, - нравилось ему. Теперь часто ему виделось во снах, будто она - его лада. Встречая его с охоты или из похода, выпорхнет навстречу, закинет тонкие белые руки на плечи и замрёт, глядя ему в глаза. А вокруг шепчутся бояре и дети боярские, указывая на него: "Родович[83] Пестославов, княжий поплечник"[84]. И никто не вспомнит о его кожемякском прошлом...

У отрока от долгого пребывания на морозе зашлись ноги. Он топтался на месте, стараясь согреться. Успел познакомиться со всеми псами, которых было немало на подворье Пестослава, и они, почуяв отрока, уже не лаяли, а лишь слегка повизгивали.

Вот он расслышал лёгкие шаги за забором и прильнул к щели. Но тут же отпрянул в сторону.

Заскрипели ворота. Светозара вышла на улицу. За ней едва поспевала кормилица. Боярышня была в тёплой шубке из серебристого лисьего меха. На ногах - башмачки, отороченные сверху таким же мехом. Вдруг девушка споткнулась, взмахнула руками и... упала бы в снег, если бы не Изяслав. Он подхватил её. На какой-то миг ему почудилось, будто он слышит, как под его рукой бьётся сердечко боярышни.

Светозара взглянула ему в лицо, улыбнулась уголком рта. Она давно заприметила этого непрошеного сторожа у её терема и успела разузнать о нём. Ей нравилась его необычная судьба, его тихость и покорность. Ни разу не посмел он пробраться на подворье, поговорить с ней. Она незаметно мигнула кормилице, и та обратилась к отроку:

- Молви нам, отроче, своё имя. Дабы знали, кому благодарствовать.

Изяслав, не отрывая взгляда от Светозары, произнёс:

- Изяславом кличут, сыном... - он запнулся. Сказать сыном Микулы значит выдать свой позор, обречь себя на презрение боярской дочери. И он, словно завязнув зубами в куске мяса, выговорил: - Кличут меня сыном Стемировым...

А Стемир, известно, имя боярское.

...На следующий день он увидел её снова. Она выбежала за ворота одна, без нянюшки. Он шагнул к ней. Светозара потупила глаза. Но в её голосе не чувствовалось смущения, в нём был полувопрос и полупоощрение, когда она произнесла:

- Али сызнова подхватить меня устремляешься? Да я ж не падаю...

Он пошевелил сухими губами, согнулся в поясном поклоне:

- Челом тебе, Светозаро Пестославно!

- Будь здоров, отроче! - откликнулась девушка. Он всё больше и больше ей нравился. Таких она ещё не встречала. Глаза зеленоватые, дерзкие, а движения скованные.

Он ковырял снег загнутым носком сапога и молчал. Она тихо засмеялась, повернулась и убежала в терем. Прикрывая лицо платком, прошла в свою светёлку, схватила неразлучницу - тряпичную куклу Каринку и, прижав к своей едва наметившейся груди, поведала ей о воине Изяславе:

- Слушай, слушай, Каринка. У него очи зелёные, как травица весенняя, и посверкивают они, и посвечивают. А брови густые, а уста алые трепетнокровные. А ладони его нежные... Видишь его, Каринка?

Кукла молчала.

- Слушай, Каринка. Он воин молодой, а храбрый. Он до Новгорода-града добирался, земли перехаживал, озера переплывал, яры перемахивал да горы перелётывал. Славнее его нет у князя-богатыря. Верно, Каринка?

Кукла молчала.

- Да слушай же, слушай же, Каринка! Он мягкий и податливый. Захочу соколом воспарит надо мною, пожелаю - у ножек моих котёночком свернётся. Он и тебя будет холить да беречь. Паволоки новой купит. Я тебе одеяние сошью. Люб он тебе, Каринка?

Кукла молчала.

Светозара говорила о нём ещё и ещё. В её воображении он вырастал в богатыря Илью Муромца. А себя она видела его женой, лелеемой и почитаемой, как святыня, исподволь управляющей воином, подобно скомороху-медвежатнику, что на торжище заставляет плясать огромного зверя. Женщина и ребёнок, хитрость и наивность, красота и коварство переплелись в ней столь тесно, что наивность стала хитрой, а коварство унаследовало от красоты привлекательность. Светозара прижимала к себе тряпичную куклу и уговаривала её:

- Ничего, что он из кожемяк. Больше ценить станет меня, коли отец одарит его богатством. Слушаться станет, покорствовать. Он хороший, у него очи зелёные. Он милый, и брови густые. Нос кривоватый, да на него смотреть не надо. Зато он храбрый, он остромыслый. Только вот... что тятя-отец молвит на то? Добро молвит. Князь любит отрока, милостью своей одарит. А что иные бояре молвят?

Кукла молчала...

3