Михаил немного задумался, связывая местоимения, а потом осторожно уточнил снова: мол, вешать не вешать – открытый вопрос, но почему – «вам»? Кому «вам»?
Работяга засмущался.
– Миш, – сказал он наконец. – Ты же знаешь: я не по этой части… Но ведь ты же еврей!
– Ну, – согласился мой друг Шевелев. – Еврей! Но почему
Водилу вопрос озадачил. Он огляделся. Электорат тихой биомассой лежал вдоль стен.
– Посмотри, – сказал водитель КамАЗа. – Ну? Можно иметь дело с этим народом?
И, помолчав, добавил твердо и печально:
– На нас надежды нет!Так начинались «Куклы»
– Нужна концепция, – сказал Григорий Горин. – У вас молодые мозги, думайте!
Мы встретились через несколько дней.
– Ну? – строго спросил Григорий Израилевич. – Придумали концепцию?
Я виновато развел руками.
– А я придумал, – сказал Горин.
Он неторопливо закурил трубку и с минуту посасывал ее, бесстыже увеличивая драматургический эффект. Затем посоветовал учиться у него, пока он жив. И наконец, значительно подняв палец, произнес:
– Надо взять у них аванс – и скрыться!
Скрыться не удалось…
Рифмуйте сами
Сценка, посвященная возвращению премьера Черномырдина из Арабских Эмиратов, начиналась так:
Вот однажды из Дубай
Приезжает краснобай…
«Краснобая» руководство НТВ вежливо, но твердо попросило на что-нибудь заменить. (Сегодня даже смешно вспоминать: боялись Черномырдина!) Принципиального протеста просьба у меня не вызвала: русский язык велик, свободен и могуч, синонимов – ешь не хочу… Единственная проблема состояла в том, что программа была написана стишками.
Альтернативную рифму к слову «Дубай» личный состав «Кукол» нашел быстро, дело нехитрое:
Вот однажды из Дубай
Приезжает…
Вот именно.
Пройдя этот тупиковый путь еще при написании программы (я уже твердо знал, что «краснобай» – самое тихое, что есть в русском языке на это окончание), я попробовал исхитриться и убрать «Дубай» из рифмы:
Из Дубая как-то раз
Приезжает…
Вот именно!
Так и мучались, пока нашему звукооператору Аркадию Гурвичу не пришло в голову соломоново решение… И мы послали начальству смиренный факс с согласием на любую рифму, которую они нам предложат!
Минут десять наверху рифмовали, а потом позвонили и сухо разрешили: «Оставляйте “краснобая”».
«А озаряет голову безумца…»
К Черномыдину я относился, как Сальери к Моцарту.
Я-то всю жизнь беру трудом, а он брал – талантом! Тут ночей не спишь, слова переставляешь… Восемь редакций одной шутки! А Виктор Степанович просто открывал рот и говорил репризами.
– Почему в вашем правительстве не было женщин? – спросили у него.
Барабанная дробь… Ап!
– Не до того было!
Взрыв хохота.
Или вот еще – бессмертное, до всякого кризиса:
– Да мы с вами еще так будем жить, что наши дети и внуки нам завидовать станут!
Впрочем, сам Черномырдин уровень своего предвидения не переоценивал. «Прогнозирование, – говорил он, – чрезвычайно сложная вещь, особенно когда речь идет о будущем…»
Гений
Сам Черномырдин в те годы, конечно, не мог себе представить, что закончит карьеру в обидной ссылке, послом на Украине… Но случилось именно так, и на голову всесильного некогда Черномора в середине нулевых упал «газовый кризис».
Проворовавшееся украинское начальство в полном составе ушло в несознанку, трубку никто не снимал, из Москвы орали дурными голосами и мылили Черномору шею.
А Черномор сам много лет мылил шеи и крайним быть не привык!
И когда дозвонился наконец в украинский Совет безопасности, то по старой начальственной привычке крепко отмутузил снявшего трубку чиновника: что за мать-перемать, что это у вас на Украине за бардак!
– Виктор Степанович, – мягко отозвался собеседник. – Вот вы у нас послом уже много лет, а так и не знаете, что надо говорить не «на Украине», а «в Украине»…
Тут Черномора взорвало по-настоящему. Но как!
– Знаете что! – сказал он. – Идите в хуй.
Опилки
Весной 1995-го утомленное нервной реакцией прототипов руководство НТВ призвало меня к сдержанности, напомнив, что «Куклы», в общем, передача-то юмористическая, – и предложило написать что-нибудь легкое, стилизовать какую-нибудь детскую сказку…
И само, на свою голову, предложило «Винни-Пуха».
«Винни-Пух» так «Винни-Пух». Через неделю я принес сценарий.
Руководство обрадовалось мне, как родному, угостило чаем с печеньем – и минут пятнадцать мы беседовали на общегуманитарные темы. Руководство легко цитировало Розанова, Достоевского и Ницше, время от времени переходя на английский. Я разомлел от интеллигентного общества…
Наконец руководство взяло сценарий и стало его читать. И тут же, буквально на первой строчке, вдруг тоскливо и протяжно закричало, и вовсе не по-английски:
– Блядь, бля-ядь!..