Режиссер придумал вариант бюджетный и вполне симпатичный. Стоя в форме игрока «Жальгириса», с баскетбольным мячом в руках, я должен был сказать свой текст, повернуться и послать мячик в корзину. С трех метров, одним планом, без склеек. Эдак по-пижонски…
Я не Сабонис, но со второго раза на третий в кольцо-то попадаю. Ну на четвертый…
Бросал я тот мячик минут двадцать.
На меня напал классический актерский «зажим». Я говорил текст, поворачивался, бросал – мимо! Снова говорил, поворачивался – мимо… Рядом стояла группа юных баскетболистов, чью тренировку мы прервали своей съемкой: здоровущие ребятки лет четырнадцати.
Бормоча текст, я видел себя их глазами: маленький дядька с пузиком в большой, не по росту, майке «Жальгириса» раз за разом швыряет мячик в белый свет, как в копеечку…
Сначала до меня доносились тихие язвительные комментарии. Потом начались аплодисменты. Ближе к десятому броску юные спортсмены начали заключать пари – уложусь ли я до темноты…
Я забывал текст, я был в испарине от стыда. За пять секунд до броска у меня предательски потели руки, и я уже точно знал, что не попаду.
Наконец мячик кое-как провалился внутрь – и группа тинэйджеров взорвалась овациями. Уткнувшись взглядом в паркет, я рысцой рванул прочь из зала.
Мадам Сургут
1999 год, концерт в Бостоне. После выступления стою, подписываю книжки эмигрантам: «Борису, дружески», «Инне, с симпатией»… Подходит дама больших достоинств, с брошью-роялем на выдающейся груди.
– Как вас зовут? – спрашиваю, готовя стило.
– Как? – говорит она. – Вы меня не помните?
В голосе дрожит нескрываемая обида. Впечатление такое, что мы с ней много лет просыпались в одной постели, а теперь я не желаю ее узнавать. Публика с нескрываемым интересом кучкуется поближе к диалогу.
Я холодею и внимательно всматриваюсь в лицо дамы. Вот убей меня бог, если я ее помню! Хотя где-то, кажется, видел. Но не в постели, нет…
– Простите, – говорю, – но…
И развожу руками, изображая забывчивость гения.
– Как вам надписать книжку?
Жалкая попытка слинять из сюжета позорно проваливается.
– Конечно, – громко говорит дама, – где же вам меня помнить. Вы же теперь – звезда!
Тут я, разумеется, немедленно покрываюсь холодным, мелким потом стыда. Моруа, блядь. Встречи с незнакомкой. О господи! Эмиграция рассматривает меня с открытым презрением. Припертый к стенке, с отчаяния бросаюсь в атаку: не надо, говорю, меня мучить! Если мы знакомы, напомните, где мне это счастье привалило…
Лицо дамы складывается в печальную гримаску – и, выдержав паузу, она многозначительно произносит:
– Сургут…
И я вспоминаю!
Лет за пять до Бостона я действительно выступал в Сургуте – и эта дама приходила ко мне за кулисы. Она вела там детский хоровой кружок и хотела поделиться со мной результатами своей педагогики, но я отбоярился.
И вот, через пять лет:
– Как? Вы меня не помните?
Недавно, уже в Москве, в Доме актера, я увидел ее снова: дама интимно беседовала с Марком Розовским, приперев его к стене. У дамы на груди сияла брошь-рояль, Марк Григорьевич был красен, как рак. Когда ему удалось уйти из-под бюста и вырваться на свободу, я интимно поинтересовался:
– Что у тебя было с этой мадам?
– В первый раз ее вижу! – вскричал Розовский. – Клянусь!
Ну зачем же оправдываться? Люди не слепые…
Оба хороши
Популярность все-таки – приятная штука.
Девушка, сидящая за соседним столиком, узнала меня – и смотрит, смотрит… А хороша, надо сказать, до перехвата дыхания.
Ой, думаю. Сижу, преодолеваю соблазн, любуюсь тайком. А она, болтая с подружкой, нет-нет да и стрельнет глазами. А глаза!..
К концу ужина успеваю влюбиться и в этом втюренном состоянии, наступив на горло лирической песне, покидаю кафе. У гардероба она настигает меня сама!
Обрыв сердца.
– Простите, – говорит, – могу я попросить у вас автограф?
Господи, думаю, солнышко, да только ли автограф? Пишу ей в блокнотике что-то непозволительно нежное. Она читает, прижимает листок к своей груди, о которой ничего не пишу, потому что слов все равно нет, – и говорит:
– Господи, какая я счастливая!
Ну все, думаю: женюсь! Вот прямо сейчас женюсь, и меня оправдают.
– …какая я счастливая, – повторяет она. – Я ведь сегодня утром и у Укупника автограф взяла, представляете?
Легкий заработок
При выходе из московской пирожковой меня настиг и крепко схватил за рукав неизвестный мне молодой человек. Он радостно ткнул меня в плечо узловатым пальцем и прокричал:
– Вы – Шендерович!
Я кивнул, обреченно улыбнулся и приготовился слушать комплименты. Все это я сделал зря: молодой человек тут же потерял ко мне всякий интерес и, повернувшись, крикнул приятелю, сидевшему за столом:
– Это он, я выиграл! Гони червонец!
А вообще, как жизнь?
– Ну, Виктор, что новенького? – с интригой в голосе спросила у меня женщина из-за соседнего столика.
А дело было вскоре после одиннадцатого сентября…
– Да вот, – говорю, – третья мировая война начинается.
Это сообщение не сильно выбило даму из колеи.
– Ну, – сказала она. – А еще?
Желание женщины – закон