Изюм из булки

Предчувствие публичного позора накрывает с головой. Микроавтобус с надписью VIP с летного поля меня возил, с джипом и охраной меня однажды встречали, но хлеб-соль!..

Я понимаю, что скандал вокруг НТВ поднял мое имя на нездешнюю высоту – и, набравши в грудь побольше воздуха, ступаю на трап. Краем глаза вижу размазанные по иллюминаторам лица зрителей. Стыдно – ужасно! Иду, глядя под ноги, чтобы как можно позже встретиться глазами со встречающими; иду, судорожно соображая, что делать с этим хлебом, с этой солью, с этими девушками… Что во что макать?

Так ничего и не сообразив, на последней ступеньке трапа, в полном отчаянии, надеваю на лицо радостную улыбку – вот он я, ваш любимый! – и шагаю навстречу всенародной любви.

Девушки в национальных костюмах без единого слова устремляются мне за спину. Я оборачиваюсь. Толпа встречающих суетится вокруг миловидной женщины средних лет, сошедшей по трапу следом за мною. Хлеб-соль, цветы и джип – весь этот публичный позор предназначается ей.

По моим устаревшим понятиям, так в России можно встречать только двух женщин: Аллу Пугачеву и Валентину Матвиенко. Но тут явно какой-то третий случай, и это размывает мои представления о жизни.

Своими ногами бреду с летного поля – и двое суток живу в Казани в тяжелом недоумении. А через два дня, на обратном пути, в кресло рядом со мной садится – она! И я понимаю, что Господь дает мне шанс восполнить картину текущего устройства российской жизни.

– Простите мое любопытство, – говорю, – но… кто вы?

Женщина виновато улыбнулась и ответила, – и картина жизни встала на место, сияя новыми красками. Какая там Пугачева, какая Матвиенко?

Федеральная налоговая инспекция!

Координатор

Дело было в Нижнем Новгороде.

Ясным весенним днем – какой-то митинг у памятника Минину. Транспаранты, мегафон, тетки-активистки собирают подписи… Оказалось: в защиту Климентьева (этот чисто конкретный предприниматель в ту весну победил на выборах мэра – и тут его, наконец, посадили).

Я, как та гоголевская крыса, пришел, понюхал да и пошел от митинга прочь. И как раз мобильный зазвонил. И вот я иду по главной нижегородской улице к Дому актера и разговариваю по телефону – глядь, откуда ни возьмись, человек с телекамерой. Забегает спереди и меня снимает. Узнали, думаю. Слава. Неловко, но приятно. Только откуда этот папарацци? Неужели караулил?

Вдруг – вторая телекамера, третья… И все забегают передо мной – и снимают, как я иду. Тут я заподозрил неладное. Что-то, думаю, густовато. Я все-таки не принцесса Диана. Оборачиваюсь – мама миа! Все климентьевские бабушки со своими лозунгами идут за мной по Покровке. Я – в Дом актера, а они – к местной прокуратуре,

Телевизионная картинка в тот день была классная: митинг в Нижнем Новгороде в защиту вора Климентьева, впереди с мобильником в руках – Шендерович: Координирует народный протест…

Разговор не удался

А вообще к популярности лучше сильно не привыкать. Можно нарваться и посерьезнее.

Рассказ моего знакомого, человека весьма известного. Нелегкая судьба продюсера занесла его в Лондон, где, непосредственно в аэропорту Хитроу, у него и прихватило живот.

И вот он сидит в туалете – и слышит голос из-за перегородки. По-русски.

– Ну, как долетел?

– Нормально, – ответил продюсер, немного удивившись обстоятельствам беседы. Впрочем, к тому, что с ним заговаривают незнакомые люди, он давно привык. Все было бы ничего, но разговор вдруг перешел в практическую плоскость.

– Сколько взял денег? – спросил человек из-за перегородки.

– Нормально взял, – ответил продюсер. И напрягся– потому что, судя по содержанию вопроса, за перегородкой находился знакомый.

– А когда назад? – поинтересовался туалетный собеседник.

– Через три дня, – ответил продюсер, судорожно пытаясь понять, кто с ним говорит. Голос был совершенно неизвестный, но, будучи человеком корректным, продюсер, хотя и уклончиво, продолжал беседовать с незнакомцем, пока из-за перегородки не раздалось:

– Прости, не могу разговаривать, тут какой-то мудак в сортире отвечает на мои вопросы.

Гастроли

В аэропорту Бостона меня отвели в сторонку, попросили снять ботинки, расстегнуть ремень и встать, как у Леонардо да Винчи: руки в стороны, ноги на ширину плеч…

Ничего нового. Шмон – еще до одиннадцатого сентября – стал непременной частью моих путешествий. В Стамбуле во мне ищут курда, в Тель-Авиве – палестинца; в Москве, с тех пор как сбрил бороду и перестал быть похожим на Шендеровича, а стал просто брюнетом, иногда просят предъявить документики. В Америке хорошего впечатления я тоже не произвожу. А после третьего подряд подробного обыска начинаю заранее дергаться, отводить глаза и покрываться холодным потом, как будто вчерась от Бен Ладена.

Но гастроли длинные, я освоился и через неделю путешествия по городам и весям США при виде секьюрити в аэропорту начал сам расстегивать ремень. А потом набрался наглости и посетовал на свою горемычную судьбу черному дяде, искавшему в моем багаже предметы, которых там отродясь не было.

И понял, что такое настоящий черный юмор.