Излишняя виртуозность

Прямо-таки на глазах привыкая к роскоши, сыто переговариваясь (хотя ничего ещё и не ели), мы прошли через холл. Я с гордостью оглядел наших: притёрлись ребята, уже и не отличишь в толпе от «праздничных» иностранцев. Как-то сразу стали привычны и сияющие гостиничные витринки с огромными флаконами «Шанели», с переливающимися драгоценностями из красивой жизни — взгляд вскользь, не более того. Просторный лифт вознёс нас с Волощуком выше всех и вынес в просторный коридор. Двери наши оказались как раз по обе стороны от лифта, это событие, вроде бы не такое уж и необычное, сейчас вызвало целый поток эмоций.

— Пожалуйста, заходите!

— И вас прошу!

Мы небрежно вставили в медные прорези свои ключи и, продолжая сиять, скрылись в номерах. Комната — огромная, с белыми, как бы невидимыми, стенами. Широкий балкон, под ним — несущийся мутный поток. Даже здесь, на огромной высоте, пахло землёй, весной. Чуть вдали, за аккуратной полянкой, стоял белый домик-пряник, мимо него проехали стерильно белые старичок и старушка на велосипедах. Их гортанный говор и хохоток, нарушив тишину, донеслись до меня и смолкли.

Какая-то особенная тишина, какой я давно не слышал, царила вокруг. Я зажмурился, погрел лицо солнцем, втянул все запахи и вернулся в номер — разбирать шмотки; шмотки тут же скрылись в невидимых шкафах. И снова простор, покой, весенние запахи... В ванной — мрамор, зеркала, ворсистые полотенца, золотые цилиндрики шампуней и всяческих вкусно пахнущих кремов...

— Эх! — воскликнул я, подпрыгнул и, заскользив по полу, чуть было не закончил жизнь среди чуждой роскоши.

Мелодично заквакало. Телефон? Голый, мокрый, я заметался по комнате... Ах, вот он какой!

— Нормально? — спросила Ева.

— Ну! — восторженно воскликнул я.

— Когда я могу к тебе зайти?

— Когда хочешь? Жду тебя! Ты где?

— В соседнем номере.

— Как в соседнем? В соседнем... этот...

— Ты не допускаешь, что у тебя могут быть два соседних номера?

— Ах, да.

Ева не выразила никакого восторга по поводу помещения: ну, это ясно, раз у неё такое же, выходящее на тот же мутный стремительный поток. Ева молча сидела в кресле.

— Ну... что? — Меня так и подмывало что-то делать, куда-то бежать.

Ева задумчиво сидела. Нет, слишком задумчивая женщина: о чём ещё думать в такой роскоши?

— Какие-то проблемы? — вздохнув, я наконец пустился в серьёзный разговор.

— Нет, всё нормально, — спокойно выговорила она.

Я знал уже, что если Ева говорит «нормально» — это значит, что обстановка крайне напряжена.

— Не то что-то делается? — встревожился я.

— Во всяком случае, постараюсь, чтобы всё кончилось по-человечески! — проговорила Ева.

О человечности обычно заговаривают тогда, когда надвигается что-нибудь ужасное... «по-человечески проводить», «по-человечески похоронить»...

— Что случилось-то? Не те люди приехали? Откуда ещё могут быть неприятности в этом раю?

— Наоборот, слишком те, — мрачно усмехнулась Ева. — Спустись, посмотри.

Я знал, что «те»... но, чтобы «слишком те»... как это понимать?

Я прекрасно знал этот разъезжающий контингент: крепкие ребята, пальца в рот не клади. Чётко знают, что очаровать должны не каких-нибудь там читателей Заволжья, от которых фактически ничего не зависит, а вот этих энергичных немецких профессорш, от которых в наше суровое время зависит всё. Дураков нет. Я сам сюда не через Заволжье приехал!

— Спустись, — твердила Ева.

— Спущусь! Что ж ты думаешь: здесь буду куковать?

Я и сам понимал, что на этот слет, на инвентаризацию умов, на переучет любимцев западной профессуры, соберутся самые-самые и крутиться тут надо вовсю, иначе не заметят — растаешь в весеннем воздухе навсегда. Но неужели так сразу?

— Большая чистка? — поинтересовался я. Ева грустно кивнула.

— А кто затеял?

— Твой друг!

— А он разве здесь?

— Да, что-то задумал. В общем — все в панике... кроме тебя, дурака!

— Паники не заметил.

— И не заметишь! Но знай: люди поднимаются по чужим телам! У вас разве не так?

— У нас, к сожалению, некуда стало подниматься... я имею в виду — в интеллектуальной сфере. Одна только ваша ярмарка осталась.

— Это чувствуется. Но и она не резиновая и не вечная. Скоро и её не будет.

— Да? Плохо. Как же нам жить? У нас-то на родине никакой подпоры не будет — это точно.

— Сколько мы вам переводим денег — куда они деваются? — гневно вскричала Ева.

— Значит, есть куда деваться. Мастеров много.

Мы помолчали.

— И с кого начинают? С меня?

— Если твой лучший друг решит с тебя, значит, с тебя! — вздохнула Ева.

— Так где он?

— Таится. Трубку курит. Молчит. Понимает, что его отсутствие гораздо страшнее, чем присутствие.