Изломанный аршин: трактат с примечаниями

После жгучей какой-нибудь половецкой пляски, после потешно-кичливой мазурки, после приветственного выступления представителя братских народов Скандинавии на сцену выбегают кафтаны и кокошники: поступило сообщение информбюро: враг разбит. На краю рампы воздвигается детина под два метра, по фамилии, предположим, Каратыгин 1-й, наполняет свой орга́н воздухом так, чтобы диафрагма, подавшись вниз, натянулась до отказа, — и гремит:

Да знает ли ваш пресловутый Запад,
Что если Русь восстанет на войну,
То вам почудится седое море,
Что буря гонит на берег противный!..

Плавно повышая силу звука: истовый вопль — пауза — вопль неистовый:

Мы можем затопить, как наводненье!
Мы можем, как пожар, весь Запад сжечь!
У нас есть Крест, святейший из Крестов!
У нас есть меч, сильнейший из мечей!

Публика единодушно издаёт продолжительный ответный крик счастья. Аплодирует Жуковский в партере, топает ногами Девушкин в райке, машут батистовыми платочками M-me Керн и M-me Фикельмон в ложах. Густой запах пота — испарения мускуса — чад сальных свечей. (Кашалоты там, в своих морях, всё ещё не сдаются без боя.)

Занавес. Сойдя из ложи, царь говорит окаменевшему исполнителю:

— Спасибо, братец. Ты так хорошо изобразил патриотическое чувство, что у меня накладка приподнялась на голове.

То есть на этом уровне вполне можно было довериться простейшим инстинктам творческой образованщины. Слегка поощрив: скажем, рассыпать вдоль перспективных тем что-нибудь вкусненькое.

— Кстати: автору пьесы — перстень. Как его? Эйзенштейн?

— Кукольник, ваше императорское…

— Кукольнику. Тысячи в две.

Лет пятьдесят такой культуры укрепят иммунитет — и тогда хоть загранпаспорта всем подряд выдавайте, хоть открывайте спецхран: опасность заражения исчезнет. Образуется спасительная привычка (так сказать, собственная гордость): взгляд на Запад исключительно свысока.

Как на живой труп.

В основополагающем и судьбоносном документе[21] Уваров именно и обещал — развернуть долгоиграющую систему карантинных мероприятий.

Раз в Европе с июля 1830-го бушует морально-политический СПИД.

«Это нравственная зараза — une contagion morale, — действие которой ощущается всеми. Самый характерный симптом — всеобщее брожение умов. Все гарантии существующего положения вещей обнаружили свою несостоятельность».

И т. д. Устои, они же Основы, они же Авторитеты, ходят ходуном, привилегии не действуют, общество рассыпается на атомы — грамотные такие нахальные атомы, в пиджаках.

Думали — прогресс, оказалось — распад. Хвалёная цивилизация содержит в себе вирус всеобщего разрушения.

«И общественный порядок ежедневно стоит перед вопросом жизни и смерти!»

Запад обречён. Европа гибнет. Рушится в тартарары, истлевая на лету.

Насчет Востока и Юга — ничего не известно и никого не колышет.

Но Россию вполне ещё можно спасти. Ещё не поздно.

«Она ещё хранит в своей груди убеждения религиозные, убеждения политические, убеждения нравственные — единственный залог её блаженства (а если переводить буквально — то и спасения: de son salut). Дело Правительства — собрать их в одно целое, составить из них тот якорь, который позволит России выдержать бурю».

Вообще-то, Застой — это вам не лобио кушать. И если вы претендуете в упомянутом Правительстве на первое место (и на второе — в государстве), — неплохо бы этот якорь нового типа тут же и нарисовать. Составной.

Но идиот знал, с кем имеет дело, и просто запутал Николая. Легко. Вот смотрите. Берём якорь обыкновенный морской. Двухлопастный, на каждой лапе — зубец. Это два неразрушимых Авторитета. Неразрушимость первого доказывается тем, что за Февральской революцией неизбежно последует октябрьский переворот:

«Приняв химеры ограничения власти монарха, равенства прав всех сословий, национального представительства на европейский манер, мнимо-конституционной формы правления, колосс не протянет и двух недель. Более того — он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены».

Ну а второй зубец — он столь же прочен, как и первый: из того же материала! Тут мы опять располагаем аргументом неотразимым:

«Человек, преданный своему отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов господствующей церкви, сколько и на похищение одного перла из венца Мономаха».

Без сомнения. Спросите у первого встречного Антона Горемыки — он подтвердит.