Измена

— Это «за»! — крикнул я со своего места. Девчонки зашикали на нее, но Леночка только улыбалась; руку не опустила. Я убежал к себе и долго предавался раздумьям: почему она за меня голосовала? И это были скорее горестные раздумия, нежели сладостные.

Ну, а вечером следующего дня я постучался у ее дверей. Леночка как-будто меня ждала. Я постарался не заметить этого и спросил деловым басом:

— Хочешь, мы его с’едим?

— Хочу, — ответила Леночка, и я пошел на черный двор убивать только-что пойманного кролика. Со мной был штык германского образца — универсальное орудие, — им я рубил мебель на дрова, чинил карандаши, а вот теперь обезглавливал хорошеньких красноглазых грызунов... Вокруг помойки громоздились ледяные глыбы, уходя под самую крышу низенького сарая, и там сливались с фиолетовыми сосульками. В глубине за всем этим блестящим великолепием чернела помойка, как вход в какую-то сказочную пещеру, и оттуда поднимался пар — голубоватый, легкий, феерический. Я пробирался в ледяной грот, стараясь не поцарапать кованым сапогом гладкой поверхности, стараясь не задеть плечом ни одной сосульки, даже самой маленькой. Было холодно; стальной тесак липнул к пальцам, а кролик дрожал за бортом шинели. Я ощущал сквозь рубаху эту мелкую дрожь. И все-таки кролик умирал с достоинством: он не пошевелился на плахе, и если бы мог, то, наверное, скрестил бы лапки на груди. Когда все было кончено, я поднял свою жертву и стал ждать, пока кровь сбежит в помойку. Прошло, должно быть, много времени, а я все стоял, так мне не хотелось запачкать кровью чудесный грот. Сосульки освещались из окон; они были совсем розовые и, наверно, сладкие. Прозрачные глыбы льда двигались под мерцающим светом как большие медузы. Я обернулся, чтобы еще раз посмотреть на грот, и с сожалением закрыл дверь за собой.

С тех пор, как мы постановили организовать клуб, я кормился кроликами. Ловил их голыми руками в маленьком саду, примыкавшем к лабораториям Медицинского Института. Родоначальники этого племени бежали в свое время из клеток, с операционных столов и укрылись здесь среди кустарника. Их убежище я обнаружил случайно, проходя через сад на базовое собрание ячейки. Увидев кролика, я произвел тщательный осмотр и в фундаменте развалившейся часовни нашел их целый выводок. Очень кстати. Теперь я прихожу каждое утро сюда на охоту. Еще темно. Еще только-только розовеет небо. Кролики шмыгают среди камней, по клумбам, между кустами. Это я поднял их из нор. И я бегу, задыхаюсь в изнеможении, падаю, обливаюсь потом. Погоня длится час. Нет больше сил. Я сбрасываю шинель и стараюсь накинуть ее на зазевавшегося грызуна. О, если это удается, — я счастлив. Теперь кролик от меня не уйдет! Я держу его крепко, обеими руками и уношу к себе, чтобы до вечера запереть в корзину. Первого же кролика я изжарил по способу моего друга Федора Комарова. Для этого намесил глины и толстым слоем ее покрыл маленький трупик. Получилась глиняная тумба, в роде бревна, и ее я сунул в горящую печь. Часа через два глина высохла и растрескалась. Стоило больших трудов извлечь ее наружу. Зато теперь кора легко спадала вместе со шкурой. Мне досталось дымящееся жаркое.

Так я распорядился с шестью кроликами, ну, а седьмого отнес Леночке. Видит бог, я боролся с собой, я порицал себя за слабость, но сопротивляться не мог. Ах, зачем она за меня голосовала! Как это всегда бывает, я успокоился на жалкой версии: «На то она и баба, чтобы хорошо стряпать».

Леночка взяла кролика, взвесила его на ладони и улыбнулась довольной, светлой улыбкой:

— О, какой тяжелый, — фунтов на пять!

Слова эти показались мне чем-то в роде комплимента. Из скромности я стал озираться по сторонам. Каморка была маленькая, предназначалась она для номерной прислуги и, кроме кровати, самоварного столика, большого комода да ящика, заменявшего стул, ничего не содержала.

— Может быть, ты разрубишь подоконник на дрова?

— Ну, разрублю, — ответил я угрюмо и нехотя, хотя втайне очень обрадовался этому предложению, так как решительно не знал, что с собой делать. Рубил здесь же, в комнате. Рубил лихо, как кавалерист рубит лозу на полковом празднике. Если не удавалось сломать цепку одним ударом штыка, я волновался и кусал губы.

Тем временем Леночка нарезала жесткое мясо и стала разбивать его бутылкой. Потом она достала сковородку, скляночку с сурепным маслом, и я уже по собственной инициативе вызвался помогать ей развести огонь в маленькой печурке. Подоконник горел отлично; в комнате становилось тепло.

— Разденься, сними пальто.

Я разделся. Шинель некуда было повесить. Где-то в углу я нашел гвоздь и рукояткой штыка стал забивать его в стенку. Это была приятная работа: в комнате у Леночки — мой гвоздь, специально для моей шинели. Ржавый гвоздь, погнутый, но для начала и это совсем неплохо.

Леночка держала двумя пальцами ножик и, когда нужно было, переворачивала зарумянившиеся ломтики.

— Вот и хорошо! Теперь пододвинь сюда ящик и мы будем ужинать.