Измена. Без права на помилование

Короче, кем бы ни являлся консул, даже если у него роман с доктором, мне ничто не мешает завербовать эту „голубую парочку“ и заставить работать на себя… К тому же на связи у меня еще не было эстетствующих арийцев-извращенцев! Н-да, дела… Удалось ли кому-то еще, кроме меня, обнаружить в Непале, на задворках мировой цивилизации, такую коллекцию явных и тайных сотрудников спецслужб, да еще и „голубой“ окраски? Нет, конечно. А мне вот удалось!

Стоп! А что это там доктор говорил о моей с ним случайной встрече? Уж не путаете ли вы, герр Гольдман, меня с кем-то? Ладно, дослушаем выступление доктора до конца, а там видно будет…»

* * *

– Когда я прибыл, чтобы освидетельствовать труп и составить заключение о смерти, – продолжил свой рассказ доктор, – я уже знал наверняка, что мне предстоит иметь дело с так называемым диалогическим видом самоубийства, это когда в конфликт потенциального самоубийцы включено еще какое-либо лицо, которое, как правило, и является причиной психологического кризиса, корнем зла. В таких случаях уход из жизни совершается потерпевшим из желания вызвать к себе сочувствие или собственной смертью наказать обидчика. До конца доводится лишь небольшое количество таких самоубийств, и то чаще всего по несчастливому стечению обстоятельств: собирался припугнуть, но допустил либо передозировку, либо поспешность…

Как это, кстати, и произошло с беднягой Альдо… Он накинул себе петлю на шею и повесился в столовой своей виллы в тот самый момент, когда там обычно появлялся мажордом, чтобы накрыть на стол. Мажордом замешкался в винном подвале и, когда вошел в столовую, было уже поздно…

О том, что я столкнулся именно с такой шантажно-демонстративной попыткой самоубийства, свидетельствовала и составленная покойным предсмертная записка, в которой он просил прощения за свой поступок, у кого бы вы думали? Нет, не у Господа Бога и не у своих родителей… Он просил прощения у своей возлюбленной!

– Но при чем здесь итальянец и его возлюбленная, если мы собираемся выстроить линию обороны против русского! – перебил Гольдмана поляк.

– Послушайте, пан Каменский! – не выдержал консул. – Вы или молча выслушайте до конца доктора, или сходите проветриться, пока мы здесь без вас примем решение!

И, перейдя с английского на немецкий, Фогель витиевато выругался и попросил доктора продолжить.

– Надо сказать, господа, что для меня самоубийство итальянца не было такой неожиданностью, как для его коллег из посольства… Дело в том, что незадолго до своей смерти Бевилаква обратился ко мне, и я консультировал его в качестве психоаналитика или психотерапевта – суть не в определении характера консультаций, а в том, что мне удалось выяснить о его взаимоотношениях с любимой женщиной…

– Герр Гольдман, а кто она, как ее зовут? – опять не выдержал поляк.

Доктор не успел ответить, потому что Фогель, отбросив дипломатическую этику, заорал, как фельдфебель на плацу. Да так громко, что Полещук выхватил из ушной раковины микрофон с такой поспешностью, будто это была пчела.

– Вы закроете наконец рот, пан Каменский, или мне на правах старшего попросить вас уйти?! Послушайте, а может, вы хотите сорвать нам игру с русским и поэтому всячески мешаете герру Гольдману? Тогда убирайтесь отсюда немедленно, трус!

– Ну что вы, герр консул, как можно так обо мне подумать… Впрочем, извините… Нервы, понимаете ли… С этого момента я нем как рыба! Прошу вас, герр Гольдман, продолжайте… Считайте, что меня здесь нет!

– Итальянец рассказал мне историю своей любви, – пересев в другое кресло, подальше от поляка, продолжил австриец, – и вот что выяснилось, господа… Я, с вашего позволения, опущу не относящиеся к самоубийству Альдо подробности его знакомства с этой роковой женщиной, скажу лишь, что инициатором их отношений был не он – его возлюбленная. Хотя, как мне признался итальянец, он страстно желал этой связи, но сам бы никогда не решился сделать первый шаг…

И дело не только в том, что женщина была ослепительно красива, она вдобавок была много старше Альдо. Он догадывался об этом, но не подозревал, что разница так велика – тринадцать лет. Ему было двадцать пять, ей – тридцать восемь. Роковое число, потому что ее дочери тоже было тринадцать… Но об этом он узнал позже, а сначала они сняли виллу и стали жить вместе. Что это была за жизнь, я мог судить по отдельным высказываниям покойного.

Ну, во-первых, он мне заявил, что через три месяца с момента заключения ими гражданского брака он стал забывать местоимение «я», так как все решения за него принимала возлюбленная. Альдо же в их содружестве – назвать их временный союз семьей у меня не поворачивается язык – не имел даже совещательного голоса.

Она распоряжалась им как хотела. Ну, к примеру, она могла разбудить его в три часа ночи, потому что ей захотелось попробовать пиццу или спагетти «а ля наполетана»…

И что вы думаете? Бедняга становился к плите, чтобы удовлетворить мимолетный каприз возлюбленной.

Когда пицца была готова, она заявляла, что хочет мороженого…