Измена (не) моя любовь (СИ)

— С вами, девушка, я готов влезть в любую кроличью нору. Выбор, конечно, странный, но чего не сделаешь ради красивой девушки.

Матвей плавно свернул, пытаясь вместить широкую морду внедорожника в парковочный закуток. Наперерез машине бросилась собака, зашлась лаем.

— О, дежурный осётр прибежал, — оптимистично констатировал Матвей, — Оставляйте свою Ми-Ми в машине.

— Её Софи зовут. — сама не знаю, зачем сказала. Матвей отлично знал, как зовут мою собаку. Он просто дразнил меня из вредности. Что и подтвердилось тут же:

— Му-Му, Софи…. Какая разница. Пойдёмте-ка, Маша, выпьем кофе. Уж кофе то, наверное там есть?

Кофе в «Осетровой», где ближайшее море с осетрами было в тысяче километров?

Сюр какой-то. Если бы я знала куда мы приехали.

Глава 19

Пить кофе в кафешке с названием «Осетровое», где ближайшее море с осетрами было в тысяче километров?

Сюр какой то. Если бы я знала куда мы приехали.

Переступив порог придорожной кафешки я сразу пожалела, что вошла. Маленькая, полутёмная грязненькая комната, пара столов, колченогие стулья. Подозрительная компания в углу. Матвей говорил у бара с буфетчицей (или кто она?), я присела за ближайший столик.

— Возьму телефон и вернусь, — Матвей наклонился к самому уху, я почувствовала, он коснулся моих волос. Надеялась, нечаянно.

Пока я переживала панический приступ симпатии от мужчины, со спины раздалось:

— Привет, красотка. Познакомимся?

У меня ледяным душем рванули мурашки по спине. От страха перехватило дыхание. Я шарила глазами по полупустому залу кафе, краем глаза видела вдавившуюся в стену буфетчицу и срочно сбежавшую от кассы девчонку в жёлтой кофте. Успело пронестись в голове: «какая нелепая на ней кофта». В следующую секунду моё плечо больно сжали сильные пальцы:

— Ты чё такая невежливая?

Почему их трое? Их всегда трое. Уроды сбиваются в стаю и тогда их подлость зашкаливает, они чувствуют себя непобедимыми. Гады, твари, ублюдки. Как жаль что я не умела дать в морду так, чтоб убить с одного удара. Чтоб другим неповадно было. Я вся сжалась изнутри, меня затопило страхом.

Смотрела в рожу того, что склонился ко мне и дышал перегаром. Примитивное, мрачное лицо с мелкими чертами, серая, болезненная кожа, белёсые губы. Почему то я рассматривала его так внимательно, будто собиралась писать его портрет. От него воняло как от псины после дождя. Чем то несвежим, лежалым табаком, грязной одеждой.

Носатый напротив смачно плюнул, прямо на пол, отпустил какую-то скабрезность. Тоже мне, Сирано де Бержерак, прям обхохочешься. Страх на заднем плане поскуливал: «А вдруг Матвей не вернётся. Божечки, что же делать». Меня тряхнули:

— Как зовут, дерзкая?

Я, вместо того, чтоб молчать, от страха решила стать стойкой, гордой партизанкой, выплюнула ему в морду, резко скинув с плеча руку:

— Ты такой маленький. Тебя на карусели то пускают?

— Так ты познакомиться не против?

— Я против. — я даже не заметила откуда появился Матвей.

— Это почему это? — тот, что нависал надо мной повернул голову, не меняя позы.

— Потому, что тебе не понравится больничная овсянка. — голос Матвея чугунными шарами прокатился над столиком, заставив всю троицу повернуться к нему разом. Он протянул мне пиджак: — На, накинь, дорогая.

— Ты кто такой? — тот, что повыше нагло вертел связку ключей в руке, демонстрируя кастет надетый поверх пальцев.

— Идите, детишки домой. За пиво заплатите. — Матвей смотрел исподлобья, опустив руки.

— Как страшно, бля, раскомандовался. Успеется… Дадим тебе пиз*ы и заплатим.

— Не успеете.

Я так понимаю, целью этих скотов было самоутвердиться за счёт того, что их трое, а Матвей один. План был бестолковым по всем позициям. А идея скорее безмозглая, чем бесстрашная. Только об этом три урода узнали ровно через секунду.

Что случилось дальше, я не помню. Я так испугалась, скорее слышала запах сгустившегося воздуха. Жуткая, слепящая агрессия взорвала пространство. Хруст, смачный чавк булькнувшей крови, сдавленный стон. Через секунду все корчились по углам, утирая разбитые морды, один подвывал в углу, сжав локоть и крутясь юлой. Другой сипел расквашенный ртом «сука». Матвей обернулся к нему, подхватил за шиворот, проволок по полу. Отшвырнул ногой дверь, выкинул туда полумёртвое тело, кинул вслед:

— Остынь, боярин.

Матвей вернулся, равнодушно взял протянутую кассиром влажную салфетку, тщательно вытер руки. Присел ко мне за столик, кивнул буфетчице:

— Что там с кофе?

Она отморозилась, захлопала глазами, демонстрируя признаки жизни. Засуетилась. Я сама сидела ни живая ни мёртвая. Губы дрожали. Мне было и страшно и холодно и одновременно распирало неведомое чувство гордости. За меня, за мою честь заступились первый раз в моей жизни.

Меня трясло, я никак не отваживалась открыть рот, зубы выбивали чечётку. Побитые ублюдки, поддерживая друг-друга выползали из провонявшего пивом кафе. Как мы вообще оказались в этом зачуханном заведении. Поначалу я и не заметила всего зловещего мрака, что здесь царил.

— Матвей, давайте уйдём отсюда — я хотела сказать это ровным голосом, но не сдержалась, из глаз брызнули слёзы.

— Ты плачешь чего?