Измена. Право на семью

И хочу не по углам прятаться с любовником, которого посоветовал мне найти криком Валерий в ссоре. Я так не смогу. Если и быть в любви, то с тем, с кем не надо прятаться, выискивать часы для встреч в отелях, а затем на публике играть приличную жену.

Мама всерьез решила отбить уродливые серьги. За них ставками борется не только она, но и еще две женщины. Видимо, у них тоже есть нелюбимые родственницы, которым можно преподнести сомнительный подарок.

— А дядя точно готов платить за эти серьги? — шепотом спрашиваю я.

— Если он вздумал меня замуж брать, то готов, — мама вскидывает руку. — Шестьсот тысяч рублей!

— Да дорого же за такое, — охаю я.

— За серьги да, а за помощь женщинам, которых бьют мужья — нет, — мама опускает руку и мило мне улыбается. — Сам же он никогда никому просто так не поможет. В его картине мира все сами виноваты в своих бедах. Побухтит, конечно, но что поделать? Не обеднеет и в карму его зачтется.

Семьсот пятьдесят тысяч, и серьги уходят маме, которая в восторге взвизгивает и потирает руки:

— Не зря пришли.

Дальше выносят золотое колье, потом браслеты из изумрудов, парочку перстней.

— Тебе что-нибудь приглянулось?

— Пока ничего интересного, — пожимаю плечами.

И тут девица выносит в своих холеных ручках маленькую фарфоровую вазочку с тонким и высоким горлышком. Бледно-розовая глазурь и ручная роспись с журавлем и бабочками. Не больше сигаретной пачки и поместиться в нее лишь несколько ромашек.

— Какая прелесть, — говорю я.

И начальная ставка для антикварной японской вазочки — десять тысяч рублей.

— Я участвую, — выдыхаю. — Хочу ее.

Однако я не думала, что со мной схлестнется в ставках какой-то противный старик с первого ряда. В нашем азарте и нежелании уступать цена поднимается до ста тысяч.

— И кому ты так хочешь подарить эту вазу? — недоуменно интересуется мама.

— Себе, — отвечаю я. — Мне она понравилась.

— Сто пятьдесят! — рявкает старик.

— Все, я сдаюсь, — обиженно скрещиваю руки на груди. — Это нечестно, сразу на пятьдесят тысяч поднял.

Да и дядя точно меня не поймет. Он, конечно, якобы за все платит, но на вопрос “зачем тебе эта ваза, Викусь?” я не найду ответа кроме “красивенькая”. Не люблю аукционы.

— Триста тысяч.

Я цепенею. Не чувствую ни ног, ни рук, а сердце камнем подскакивает к горлу. Это голос Валерия.

— Явился, — мама оглядывается.

— Только не он, — закусываю губы и закрываю глаза.

Старик, который был уже готов ликовать своей победе, тоже оборачивается, чтобы посмотреть на нахала. И, судя по его взгляду, он почти готов убить за милую вазочку.

— Триста десять.

— Пятьсот, — голос Валерия уверенный и спокойный.

Что он хочет доказать своим упрямством и появлением? Покрасоваться? Затянуть потуже удавку на моей шее?

— Раз… — начинает отсчет аукционист, низенький и полный мужчина, — два… Продано!

И сколько недоуменных взглядов. И я очень понимаю участников аукциона. Я бы точно не оценила вазочку в половину миллиона рублей. Не выдерживаю и оборачиваюсь. Стоит в проеме двери, привалившись плечом к косяку и скрестив руки на груди. Переводит взгляд на меня и вопросительно приподнимает бровь.

В ушах нарастает гул, мне тесно в узком платье и пальцы дрожат. Когда зал и люди начинают размываться с каждым новым ударом сердца, я отворачиваюсь и медленно выдыхаю.

— Умеет он, конечно, взять и обратить на себя внимание, — недовольно бурчит мама, поправляя ворот блузы. — И все веселье испортил.

Хочу встать и уйти, но мама накрывает мою ладонь своей, уловив намерение сбежать:

— Нет, доча. Слишком много посторонних людей вокруг.

‍

Глава 31. Это всего лишь безделушка

— Как тебе серьги? — мама открывает черную коробочку и придвигает к Валерию.

— Я в цацках ничего не понимаю, — делает глоток белого вина и даже не смотрит на серьги.

— Это для твоей тети, — мама улыбается. — Скажи же, прелесть?

Валерий смотрит на маму, затем на серьги и опять на маму, которая широко улыбается.

— Женские игры? — он недобро щурится.

— Ну что ты, — мама закрывает коробочку. — Я от всей души хочу ее порадовать.

В центре стола у блюда с канапе из оливок и ветчины стоит небольшая белая коробка с той самой вазочкой, которую я всячески игнорирую, как и присутствие Валерия. Цежу холодный лимонад через трубочку.

— А что ты на свое сокровище не посмотришь? — тихо обращается мама ко мне.

— Какое же он сокровище? — кидаю на Валерия презрительный взгляд.

— Она про вазу, Вика, — он щурится в ответ.

Секунда оторопи, и я чувствую, как краснею. Я же знала, что мне лучше молчать. Как же я могла сморозить подобную глупость?

— Нет, не посмотрю, — закусываю трубочку и тяну через нее лимонад, глядя в сторону панорамных окон.

— Почему? Она же тебе понравилась, — недоумевает Валерий.

— Разонравилась.

— Тогда я могу ее тоже отдать тете?

Перевожу на него возмущенный взгляд.

— Или разбить? — вскидывает бровь.

— С ума сошел? Ты за нее полмиллиона отвалил! — отставляю бокал.

— Я полмиллиона отвалил в благотворительный фонд, — Валерий пожимает плечами, — сама по себе эта ваза не представляет из себя никакой ценности.