Измена, сыск и хеппи-энд

Вика прекрасно слышала эти воинственные клики. Она медленно, наощупь продвигалась по коридору. Хотелось бежать, но она боялась споткнуться о какой-нибудь хлам, который горами валялся на полу. Ни звука, иначе все пропало! Сейчас, конечно, Стасик с Хряком мало что слышат, кроме собственных криков и сопенья. Разве только беспорядочную беготню Юрия Петровича в той комнате, где она так глупо заснула. Кричащий плохо слышит. Будь бандиты сообразительнее, они крались бы потихоньку, как удавы или индейцы из племени семинолов. Но уж если они взялись демонстративно топотать и голосить, то у Вики есть шанс улизнуть под шумок. Поэтому она осторожно пробиралась по коридору мимо бесчисленных неведомых комнат. Их пустые, без дверей, проемы слева и справа дышали на Вику погребной прохладой и сквозили начавшей сереть полутьмой. Шла Вика вдоль холодной струи сквозняка, текшей из вышибленной балконной двери в самом конце коридора. Блеклый прямоугольник неба в этой двери приближался с каждым шагом. “Вот он, свет в конце туннеля, – подумала Вика, – совсем немного потерпеть осталось!”

Она вышла на узенький шаткий балкончик и глянула вниз. Да, пожарная лестница начиналась здесь, но были у нее только две ступеньки, изогнувшиеся над бездной. Очевидно, дряхлицынские забулдыги, тогда еще некоторые, умудрились оторвать железную лестницу от стены. Кроме дурной, немереной физической силы они располагали, несомненно, еще и автогеном. Однако воспользоваться плодами своих усилий они не успели. Оба марша лестницы топорщились теперь с земли, как остов громадного динозавра. Пестрели в предутренней тьме ржавые ребра-ступени, углом вздымался сломанный хребет. Если б Вика решила спускаться отсюда вниз, то неминуемо расшиблась бы о бренные железки или была бы поднята на кривые колья металлолома. “Это невероятно! – ужаснулась она про себя. – Этого быть не может! Я сегодня своими глазами видела абсолютно целую пожарную лестницу. Неужели эта пара негодяев смогла… Стоп! Я тогда шла от кишечного изолятора, а он совсем с другой стороны… Проклятье! Это другая лестница! Та, целая, на противоположной стене. И в другом конце коридора! Какая же я дуреха! Поплелась не туда, куда надо!”

Было уже поздно ругать себя и исправлять ошибку: бандиты топотали вовсю в коридоре и шумно рыскали по пустым залам.

– Да где же этот хрен в очках? – сипел тенором Хряк, на каждом шагу запинаясь и плюясь. – До чего резвая гнида оказалась!

Ругался и Стасик-Балаганов – однообразно, матом. Он кипел бешенством, и фонарик прыгал и трясся у него в руках (нерасторопный Хряк свой фонарик где-то потерял или раздавил). Вика замерла. Снова, как недавно в лесу, луч рвал темноту надвое, делил на светлое и непроглядно-черное, и светлое было страшно, шершаво, дико. В ярких кругах появлялось то, что и днем было незаметно, пряталось по углам – выкрученные трубы, сырые стены в узорах трещин, битая штукатурка на полу. Разоблачения фонарика неумолимо приближались к Викиному балкончику. Она встала боком, даже живот втянула, чтоб ее не было видно из коридора, и прижалась к холодному бетону стены. Ей казалось, что замерзая, леденея, как эта стена, она делается невидимой. Рядом у ее ног шевелились черные еловые лапы, а еще ниже торчал дыбом остов поверженной лестницы. Если Стасик доберется до балкона и увидит здесь Вику, ей останется один выход – вниз, на железки. Все лучше, чем попасть на расправу к Очкастому. В томную эту, невыносимую минуту Вике вообще думалось: вот он, лучший и единственный путь для нее теперь. Пусть будет что угодно, пусть даже ничего не будет, только бы кончился этот кошмар, который длится бесконечно, уже много дней, и делается все неотвязнее, невероятнее, страшнее. Она оторвалась от холодной стены и перегнулась через ржавые перила, которые крошились в ее руках, как вафли. Холодный, совсем неземной ветерок легко дунул снизу в ее лицо и приподнял волосы надо лбом. Лети! Но в ту же минуту Стасик вдруг громко затопал в обратном направлении, в глубь коридора, где Хряк вопил совсем уж птичьим тенор:

– Вон он! Держи! Уйдет!

Послышалось падение тяжелых тел где-то в потемках, треск, хруст и стоны.

– А, гад! – надрывался тенор. – Вон он! Лови!

Жарко заматерился Стасик. Грохот ботинок и носовой свист бегущих стали стремительно удаляться.