Измена, сыск и хеппи-энд

– Вы бы по просеке лучше поехали, – посоветовал несчастный сторож, но Юрий Петрович не стал его слушать. Он повел джип вдоль белой бетонной стены, надеясь попасть на заброшенный проселок, по которому ушли дети. Вика неподвижно смотрела вперед. Утро уже начиналось, но ослепительный свет фар делал его непроглядными потемками. Дорога вокруг санатория, если когда-то и существовала, теперь заросла. Вдруг выскакивали на нее перед джипом, как вспугнутые звери, мохнатые сосновые подростки, самовольно вылезшие и вытянувшиеся за последние глухие годы. Подогнутые мощным бампером, они бессильно скребли по днищу машины. Толстые сосны-колонны подпрыгивали и разбегались слева и справа.

– До чего дорога скверная! – бормотал про себя взмокший Юрий Петрович, всматриваясь в дикую пестроту освещенной полосы. – Даже на джипе подбрасывает адски. А тут еще где-то и обрыв есть, я вечером еле проехал. Что-то вроде оврага. Почти до стены его подмыло. Не навернуться бы!

Он шумно, с пристоном вздохнул – вспомнил, должно быть, свой злосчастный “Москвич”. Вика ему не отвечала. Орхидея в ее руках от ее тепла или от тряски вдруг стала ощутимо и нежно пахнуть – чем-то незнакомым, влажным, травянистым. Недостижимым раем! Однако Викина истуканная неподвижность начала беспокоить Юрия Петровича. Он часто и быстро взглядывал в ее сторону, блистая то целым, то треснувшим стеклом очков, и тут же возвращался к прыгающему перед ветровым стеклом черно-желтому лесу.

Вика вдруг положила голову ему на плечо и спряталась лицом в пыльной ткани его куртки. Это была сейчас единственная твердыня в мире, за которой она могла укрыться. Юрий Петрович перестал дышать. Он даже изогнулся, чтобы ей было удобнее. Золотые сосновые лапы с колким шорохом липли к ветровому стеклу и исчезали, качалась впереди чернота и подкатывала к колесам бесконечный корявый ковер лесных ухабов. Юрий Петрович на минуту забыл, где он и зачем куда-то едет. Вика пошевелилась и подняла на него глаза, очень странные и блестящие (он еще не знал, что надо их называть медовыми). Она так улыбнулась, что Юрий Петрович исхитрился ее поцеловать, и она не оттолкнула его, не отвернулась. Наоборот, она сама тянулась за поцелуями, сложив губы наподобие сердечка лелии. Надо, чтоб ее любили и целовали! Теперь вернуть ее к жизни можно было одним только способом – целуя, и все дольше и дольше, потому что она слишком много дней мучилась в страхе, тоске и совсем без любви, так что жить стало трудно и не хотелось, и торчащие с земли железные ребра упавшей лестницы вовсе не казались страшными, скорее желанными. Зато теперь…

Юрий Петрович уже не смотрел в ветровое стекло, когда самый долгий поцелуй втянул их обоих в огромный неотвратимый водоворот. Мир качнулся, верх стал низом, а низ верхом. Что-то совсем рядом свежо и страшно затрещало, сбоку что-то стукнуло, заскрежетало железом; померк свет, и исчезло все. Юрий Петрович успел вспомнить: “Тот самый овраг”…

Глава 18

Песок фараонов и другие радости жизни

Ноябрь для гольфа не самое лучшее время. Стыло, голо и бесприютно в полях, свищут жестокие ветры, сеется с небес ледяная крупа. Однако гольф-центр открылся именно в ноябре. Никак не выходило раньше, хотя работа кипела днем и ночью – слишком уж многое надо было сделать. Сначала думали погодить с торжествами до весны, до первой травки, потом решили начать с гольфа на снегу – такой, оказывается, тоже бывает. Но Сергей Ильич Колотов не утерпел и клуб открыл в саму отчаянную непогоду. Наперекор ей состоялось и стильное празднество, и первый за Уралом турнир “Гольф по-русски”, который блестяще выиграл сам Колотов. Он получил учрежденный им Большой приз – громадный серебряный кубок, похожий на ванночку, в каких купают младенцев, только на длинной витой ноге. Выделенный им крупный денежный приз достался ему же.