Измена, сыск и хеппи-энд

— Антон сказал. А ему — его мама. Я вот думаю: а вдруг этот его папа захочет на тебе жениться? Ему ведь некуда деваться. Это тоже мама Антона сказала. Она решила с нашим папой уехать, чтобы начать новую жизнь. К морю куда-нибудь, потому что наш город паршивый. Зажопинск. Это не я, это мама Антона так Антону сказала. Я не говорю нехороших слов.

Анюткино лицо с полузакрытыми дремными глазами было так спокойно, что Вика не удержалась и задала жестокий вопрос:

— А тебе не жалко, что папа уедет?

— Не знаю, — ответила Анютка. — Конечно, жалко. Но только плакать я не хочу. Папа перед этим морем со мной даже не попрощался, а сам давно обещал сводить меня в чешский Луна-парк. И вот папы давно нет дома, и Луна-парк уже уехал. Разве так поступают серьезные люди? Я на него обиделась.

“А ведь Анютка умнее меня, — подумала Вика. — Ну, почему я не обиделась, а рыдала, бегала с биноклем, в окошки заглядывала?”

— Встречайте гостей! — с преувеличенным весельем закричал Гузынин, появляясь в дверях. Он поискал глазами Вику, так как не сразу сообразил, что грустная особа с мышастой челкой и есть Вика. Юрий Петрович обвешан был сумками и пакетами. С лихорадочной поспешностью он стал выкладывать на стол, и без того небедный, коробки, банки, все сплошь с деликатесами, включая черную зернистую икру. У Риммы Васильевны глаза совсем уж полезли на лоб. Джинджер принялся старательно облаивать вывалившийся из сумки крупный, нарядный, почти бутафорский ананас. Фруктов Гузынин вообще притащил целую гору — почти столько же, сколько помещалось на голове узбечки с подстаканника. Тут были лимонные каплевидные груши, яблоки с нежным акварельным румянцем, несообразный сезону сизый виноград, лохматые киви и выглядевшие в этой компании простофилями апельсины. Посреди стола Юрий Петрович водрузил бутылку шампанского. Антон гордо улыбался. Даже Анютка соизволила в удивлении приподнять брови и потянулась к банану.

— Что это за широкие жесты? — спросила Вика. — Вы ограбили лоток на Фокинском рынке? Впрочем, постойте… Я поняла! Сегодня был зачет на международно-экономическом факультете? И после этого “ешь ананасы, рябчиков жуй”?

— Все нам оплатит презренный буржуй! Вы угадали, — честно признался Гузынин. — Да, ребята напряглись. Это еще крайне скудное вознаграждение, если учесть полный математический кретинизм бедняг и тот факт, что они дважды за последний месяц подкладывали мне на стул расслюнявленную жвачку. Те брюки нельзя теперь надеть в приличное общество, хотя бы такое, какое собралось здесь. Правда я честно замазал жвачку фломастером, но толку мало. Вы ведь, Виктория Сергеевна, видели эти брюки. Я в них в клубе “Бамбук” был. Правда, нехорошие пятна?

Анютка фыркнула, Юрий Петрович поспешно схватил шампанское и стал выкручивать пробку в сторону страстно поблескивающей с портрета глазами и клипсами киноартистки Ноны Мордюковой. Римма Васильевна тихо ахнула, зажмурилась и закрыла уши ладошками. Но Гузынин оказался на высоте и справился с пробкой: та лишь аккуратно чмокнула и испустила дымок. Бойкая извилистая струя плеснула в граненые стаканы.

— Ах, вы обрызгали пирожные! — воскликнула Римма Васильевна незнакомым кокетливым голоском. Вика сразу вообразила, какова была старушка в те времена, когда ревел в “Картонажнике” баян ее незабываемого брюнета. Они и теперь умела громко хохотать. Веселье пошло сумбурное и шумное. Бутылка шампанского как-то быстро иссякла, и начались дурацкие разговоры. Гузынин весело рассказывал про пакости студентов, а Римма Васильевна — про пакости отдыхающих. Вика иногда даже улыбалась. Как ни крути, а этот глупый пир — ее самый беззаботный вечер в нынешнем грустном апреле. Будто и не она это сидит на диване с граненым стаканом шампанского в руке, а неизвестно кто, неизвестно где, среди невесть откуда взявшихся незнакомцев. Весело!

— Ой, посмотрите, девочка спит! — вдруг заметила Римма Васильевна и перестала хихикать. Юрий Петрович тоже смолк.

— И вправду детям спать пора, — засуетилась Римма Васильевна. Я их в соседней комнате сейчас устрою. стати, именно туда клали Панарицкого, когда у него болел живот. Памятная комната! Сейчас у меня там панцирная кровать стоит. И раскладушку разложим. Отличная раскладушка, теперь таких не делают. Совсем не разболтана и не скрипит: раньше на ней спали исключительно родственники главврача, когда в жару ночевали на террасе.

Скоро дети улеглись, Римма Васильевна отправилась в бывшую кишечную помывочную полоскать свои раритетные стаканы, а Вика и Гузынин остались вдвоем. Веселье мигом сникло.

— А ведь я было снова вас не узнал, — откашлявшись нарушил тишину Юрий Петрович. — Никак не могу привыкнуть к вашим метаморфозам. Но отчего вы такая грустная? Впрочем, глупый и праздный вопрос…

— Нет-нет! У меня кружится голова от шампанского, только и всего.

— Точно. Вы два полных стакана выпили. Для вас, наверное, многовато. Ух, какую ерунду я говорю… Совсем забыл!